Пока он прокричит свои указания, пока игрок их опосредует в калейдоскопе перемещений, пока, скажем, двинется в нужном направлении, на поле уже возникает совсем иная ситуация, которую тренер и предвидеть не мог.
– Убирайся отсюда подальше! – не сдержался я однажды, когда тренер поучениями из-за ворот довел меня до бешенства. Мы в тот момент отбивались от яростных атак противника в одном из решающих матчей на Кубок СССР, и я чуть было из-за его указки не сделал оплошности, грозившей почти неизбежным голом.
Поэтому в спартаковской практике, как мы иронически говорили по этому поводу, было покончено с монархическим строем. Тренер любого ранга ограничивался в своеволии, как комплектуя команду, так и принимая меры воспитательного воздействия. «Вы что мне „булыгинскую думу“ организуете в виде вашего тренерского совета», – возмущался тренер, когда ему сказали об ограничении абсолютизма. «Всего-навсего рабочий контроль на производстве», – смеялись ребята.
К моменту игры с басками у нас уже существовал тренерский совет, немаловажную роль в котором играл «профессор» Исаков. Тренером был выдающийся спортсмен Константин Павлович Квашнин, идею создания правомочного тренерского совета он полностью поддерживал.
В те годы спартаковские футболисты имели привилегию. Им за счет общества предоставлялось право снимать дачи в Тарасовке. Поэтому все футболисты с женами и детьми – в те времена для игроков не было ограничительного возрастного ценза, большинство из них было женатыми – расселились рядом, за забором стадиона. Тренируйся хоть весь день – поле рукой подать.
На нашей даче было полно народу. Я среди остальных представителей мира искусства единственный спортсмен. Мои соседи по дому Яншин с Лялей, Лесли с сестрой моей жены Александрой и жена Ольга – работники театра.
– Вставай, Земфира, солнце встало! – прогудит, бывало, Платон Лесли, ставивший в театре «Ромэн» спектакль «Цыгане» по одноименной поэме Пушкина.
Это была счастливая для нас пора. Мы все время куда-нибудь торопились. Артисты мчались то на репетицию, то на спектакль, то на концерт. Платон то во МХАТ, то в «Ромэн», то в ГИТИС, где преподавал. Я – на работу, которую никогда не бросал, несмотря на все более возникающие трудности совмещать должность директора фабрики спортинвентаря с футболом. Про Яншина и говорить нечего: у него и МХАТ, и «Ромэн», и съемки в кино.
И мы спешили. Жизнь била ключом. Молодость и нетерпеливость неразделимы. Мы торопились обогнать время и забывали радоваться, вернее, не замечали радости своего бытия – было некогда. События наслаивались одно на другое и врастали в память вместе с новыми впечатлениями, с новыми героями и их незабываемыми свершениями.
Челюскинская эпопея, грозившая превратиться в трагедию, завершилась победой героев-полярников, вызвав всенародное ликование. И вот уже воскресает в памяти торжественное возвращение челюскинцев в Москву. Знакомство с первым Героем Советского Союза Анатолием Ляпидевским. Молодой, крепко сбитый, хороших средних пропорций, Ляпидевский впоследствии виделся мне в облике первого космонавта Юрия Гагарина. Та же притягательная улыбка, тот же открытый взгляд серых глаз.
– Ты понимаешь, – рассказывал он о своих переживаниях во время спасения челюскинцев, – загрузил самолет, теперь самое трудное осталось: оторваться от ледового аэродрома, неровного и предельно короткого!
У меня и сейчас мурашки бегут по спине, когда я об этом его рассказе вспоминаю сорок лет спустя, бегут так же, как и тогда, когда впервые слышал его в моей маленькой квартирке на Спиридоновке. В самом деле – «успею или не успею», один миг, не сумеешь вовремя выбрать штурвал на себя, и самолет врежется в заснеженные рапаки и наледи. И люди, только что испытавшие радость спасения – себя он в расчет не принимал, – обрекались на неотвратимую гибель. Один миг, но каких переживаний он стоил летчику! И он таки вытянул штурвал на себя, неимоверным усилием успел оторвать самолет за два-три метра до смертельной границы ледового аэродрома и взмыл вверх над гибельными торосами и рапаками Арктики, державшей в своем студеном плену человеческие жизни. Самолет Ляпидевского и доставил первых челюскинцев на Большую землю.
Рассудительный, спокойный, ровный, каким я знаю Ляпидевского вот уже скоро полвека, даже он, помнится, прибавлял обороты, когда заходила речь о предстоящей игре с испанскими футболистами.
– Во что бы то ни стало надо вытянуть штурвал! – не так уверенно, как до приезда басков на нашу землю, говорил я ему, рассказывая о предстоящей задаче…
К тому времени имя Валерия Павловича Чкалова достигло апогея славы и популярности. Еще до своих знаменитых перелетов он заявил о себе в летных кругах как о пилоте беспримерной отваги и мастерства. Рассказывали и о его лихаческих воздушных рекордах, в том числе о беспримерном пролете под Троицким мостом в Ленинграде.
Знаменитые рекордные перелеты – прежде всего беспосадочный от Москвы до острова Удд, через Северный полюс в Америку – принесли Валерию Павловичу всемирную известность. Чкалов стал желанным гостем всех творческих клубов. Был он и частым посетителем «Кружка». Там я с ним и познакомился. Собственно, не познакомился, а просто услышал однажды, как он ко мне обратился: «Здорово, Ондрей!» Я сидел с Яншиным. До чего же великий гражданин, каким мне виделся Чкалов, простодушно высказал свое приветствие с резко обозначенным ударением на «о»: по-погостовски, как мой друг детства Мишка Марьин. От него веяло простотой, былинной повадкой совершенно свободного в обращении и потому привлекательного в своей искренности человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84