Доктор Филобозян вешает на балкон мокрый ковер, торопливо возвращается в темный дом и закрывает ставни. Но зарево пожаров все равно проникает в дом, полосами выхватывая то испуганные глаза Туки, то голову Аниты, повязанную серебряной лентой, как у Клары Боу, то обнаженную шею Розы, то темноволосые опущенные головы Степана иГарегина.
При всполохах пламени доктор Филобозян в пятый раз за этот вечер перечитывает «и препоручает его опеке любого, кому он сочтет нужным предъявить это письмо».
- Слышишь? «Опеке»…
В доме напротив миссис Бидзикян исполняет первые три такта арии Королевы Ночи из «Волшебной флейты». Это звучит настолько противоестественно на фоне других звуков - грохота выламываемых дверей, криков и женских рыданий, - что все поднимают головы. Миссис Бидзикян снова повторяет до, добемоль и до-диез еще несколько раз, словно репетирует, а потом берет ноту, которую никто из них никогда не слышал, и тогда все понимают, что она вовсе не поет.
- Роза, принеси мне сумку.
- Нет, Нишан, - возражает жена. - Если они тебя увидят, то поймут, что мы прячемся.
- Никто меня не увидит.
Дездемона сначала приняла всполохи пожаров за опознавательные огни на судах. Оранжевые отблески трепетали чуть выше ватерлинии американского «Нефелиума» и французского парохода «Пьер Лоти». Но затем осветилась и вода вокруг них, словно в гавань заплыла целая стая флюоресцирующих рыб.
Голова Левти лежала на ее плече. Она не знала, спит он или нет.
- Левти. Левти? - Он не ответил, и она поцеловала его в макушку. И тут завыли сирены.
Горело не в одном месте, а повсюду. На склоне холма виднелось не менее двадцати оранжевых точек. И до чего же они были упорны! Стоило пожарным погасить одну из них, как она тут же загоралась гденибудь в другом месте. Пожары занимались в повозках с сеном и в мусорных бочках, огонь расползался по следам пролитого керосина, огибал углы, вторгался через выбитые двери в дома. Один из языков врывается в пекарню Берберяна и быстро расправляется с хлебными полками и подносами с кондитерскими изделиями, после чего переходит на жилые помещения и начинает карабкаться вверх по лестнице, где и сталкивается с Карлом Берберяном, пытающимся противостоять ему с помощью одеяла. Но пламя перескакивает через него и врывается в дом. Оно пожирает восточный ковер, спускается к заднему крыльцу, пробегает, как канатоходец, по бельевой веревке и перекидывается на следующее здание. Оно взбирается на подоконник и замирает, словно потрясенное удачей: здесь все как специально создано для горения - дамасский диван с длинной бахромой, стол из красного дерева, ситцевые абажуры. Жар обдирает обои; и это происходит не только здесь, но сразу в десяти или пятнадцати других домах, а потом еще в двадцати пяти, один дом поджигает другой, пока не полыхает целый квартал. Город заполняется вонью вещей, совершенно не приспособленных для сжигания: вакса, крысиный яд, зубная паста, струны, бандажи, детские колыбели, каучук. А также волосы и кожа. Да, теперь уже пахнет горелыми волосами и человеческой кожей. Левти и Дездемона стоят на причале вместе с остальными, но все слишком потрясены, чтобы реагировать, или слишком измучены, или страдают от тифа и холеры. И вдруг все эти огни со склона объединяются в одну огромную стену, которая начинает двигаться прямо к ним.
(И тут я припоминаю один эпизод: мой отец Мильтон Стефанидис в халате и тапочках склоняется, чтобы разжечь огонь в рождественское утро. Только раз в год необходимость сжечь горы оберточной бумаги и картонных упаковок могла победить запрет Дездемоны на использование камина. «Ма, - предупреждает Мильтон, - я собираюсь сжечь этот хлам». Дездемона вскрикивает и хватает свою палку. Отец достает длинную спичку из шестиугольного коробка.
Но Дездемона уже укрывается на кухне, где стоит электрическая плита. «Ваша бабушка не любит огня», - сообщает нам отец и, чиркнув спичкой, подносит ее к бумаге, разукрашенной эльфами и СантаКлаусами, огонь вспыхивает, а мы так и остаемся американскими несмышленышами, с восторгом бросающими в пламя ленты, бумагу и коробки.)
Доктор Филобозян вышел на улицу, огляделся и стремглав бросился в дверь напротив. Поднявшись на площадку, он увидел затылок миссис Бидзикян, которая сидела в гостиной. Он подбежал и начал ее успокаивать, объясняя, что он - доктор Филобозян из дома напротив. Казалось, миссис Бидзикян кивнула, но ее голова не поднялась обратно. Доктор Филобозян встал рядом с ней на колени и, дотронувшись до ее шеи, ощутил слабый пульс. Он осторожно стащил ее с кресла и уложил на пол. И тут услышал топот на лестнице. Он бросился прочь и спрятался за драпировкой как раз в тот момент, когда в гостиную ворвались солдаты.
В течение пятнадцати минут они обыскивали комнату, забирая все, что оставили предшественники. Они вытаскивали ящики и взрезали обивку диванов в поисках спрятанных там драгоценностей и денег. Доктор Филобозян выждал еще целых пять минут после их ухода и снова подошел к миссис Бидзикян. Пульса уже не было. Он накрыл ее лицо своим носовым платком и перекрестил, после чего подхватил свой саквояж и бросился вниз по лестнице.
Пламени предшествует жар. Не погруженные и сваленные вдоль причала смоквы начинают поджариваться, шипеть и выпускать сок. Их сладкий аромат смешивается с запахом гари. Дездемона и Левти вместе с остальными отступают как можно ближе к воде. Бежать некуда. На баррикадах турецкие солдаты. Люди молятся, вздымают руки к небу и протягивают их к кораблям, стоящим в порту. Лучи прожекторов, мечущиеся по воде, высвечивают плывущих и тонущих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30