Попытался найти применение своим силам. Решил стать летчиком. Даже взял несколько частных уроков, но выяснилось, что на высоте его мутит.
В июне 1942 года УСС начало работу. Питер Лукас предложил свои услуги, и его взяли. Он уже видел, как с зачерненным лицом, ночью, прыгает на парашюте во вражеском тылу. Вместо этого ему пришлось ходить на банкеты. Генералу Доновану требовался первоклассный помощник, умный и умеющий вести себя в высшем свете.
Агенты УСС принимали активное участие в подготовке высадки войск союзников на Сицилии и в Салерно, и Питер Лукас умолял отпустить его на передовую. Ему предложили набраться терпения. Он оказался в положении мальчишки, которого привели в магазин сладостей и посадили в стеклянную клетку. Он все видел, но ни к чему не мог притронуться.
Наконец он выставил генералу ультиматум: «Или я сражаюсь под вашим началом, или ухожу в воздушный десант».
Никто не говорил с «Диким Биллом» Донованом языком ультиматумов, но он смотрел на молодого человека и, возможно, видел себя, каким был лет тридцать тому назад.
— Согласен и на первое, и на второе, только в обратном порядке, — ответил он. — Сначала стань десантником.
Перед Донованом открывались все двери. Питер Лукас сбросил ненавистный штатский костюм и отправился в Форт-Беннинг, где, пройдя ускоренный трехмесячный курс обучения, стал вторым лейтенантом воздушно-десантных войск.
Когда союзники высадились в Нормандии, он все еще учился в парашютной школе. Закончив ее, явился к генералу Доновану со словами: «Вы обещали».
И одной холодной осенней ночью Питер Лукас с зачерненным лицом выпрыгнул с парашютом за линией фронта в Северной Италии. Там ему пришлось сражаться бок о бок и с итальянскими партизанами, убежденными коммунистами, и с бойцами английского спецназа, которые выполняли свой долг, не задумываясь о партийной принадлежности.
Холодную осень 1944 года он пережил в горах и практически до конца войны оставался целым и невредимым. Но в марте 1945 года он и еще пятеро агентов УСС нарвались на отступающую группу эсэсовцев. В завязавшемся бою он получил две пули из «шмайсера» в левые руку и плечо.
Они находились в безлюдных местах, морфия у них не было, и прошла неделя, прежде чем они вышли к передовой английской части. Ему сделали операцию в полевом госпитале, как могли, обработали раны, накачали морфием, на носилках занесли на борт «Либерейтора» и отправили на лечение в лондонский госпиталь.
А когда раны достаточно зажили, перевели в санаторий для выздоравливающих на побережье Сассекса. Вот так он оказался в одной комнате с канадским военным летчиком, у которого были сломаны ноги. Коротая время, они играли в шахматы.
По окончании войны Питер Лукас демобилизовался, вернулся к мирной жизни. Поступил на работу в фирму отца, со временем возглавил ее, стал известным человеком в финансовом мире, а в шестьдесят лет решил податься в политику. Баллотировался в сенаторы штата Нью-Хэмпшир от республиканской партии, стал им, потом переизбирался еще трижды, дождавшись наконец появления в Белом доме президента-республиканца.
Услышав, кто звонит, он попросил секретаря ни с кем его не соединять, и мгновением позже голос Питера Лукаса раздался в салоне лимузина, который находился в десяти милях от Капитолийского холма:
— Стив. Как приятно тебя слышать. Где ты?
— В Вашингтоне. Питер, мне нужно с тобой увидеться. По серьезному делу.
Уловив настроение друга, сенатор перешел на деловой тон:
— Конечно, дружище. Когда поговорим?
— За ленчем. У тебя получится?
— Отменю все встречи. Подъезжай в «Хей Адамс». Поговорим за моим столиком. Там спокойно. В час дня.
Они встретились в вестибюле. Когда сенатор вошел в дверь, канадец уже ждал его.
— У тебя был такой серьезный голос, Стив. Что случилось?
— Я ехал с кладбища в Джорджтауне. Только что похоронил моего единственного внука.
На лице сенатора отразилась печаль.
— Господи, дружище, я искренне сожалею. Не мог и представить себе такого. Болезнь? Несчастный случай?
— Давай поговорим за столом. Я хочу, чтобы ты кое-что прочитал.
Когда они сели, канадец ответил на вопрос сенатора:
— Его убили. Хладнокровно. Нет, не здесь, не сейчас. Шесть лет тому назад. В Боснии.
И он коротко рассказал о том, как в 1995 году юноша горел желанием облегчить боль боснийцев, о его одиссее, начавшейся в Нью-Йорке и завершившейся в Травнике, о согласии помочь своему переводчику узнать, что случилось с фермой, на которой тот родился и вырос. Потом передал сенатору показания Раича.
Им принесли по стакану сухого «мартини». Сенатор заказал копченую семгу, ржаной хлеб, бокал ледяного «мерсо». Эдмонд кивнул, как бы говоря: и мне то же самое.
Сенатор Лукас привык читать быстро, но после половины присвистнул и сбавил темп.
Пока сенатор ел семгу и дочитывал последние страницы, Стив Эдмонд огляделся. Его друг выбрал удобное место для разговора: отдельный столик за роялем, в углу у окна, из которого виднелась часть Белого дома. И по своему расположению в парке Лафайета, и по архитектуре «Хей Адамс» больше напоминал особняк поместья восемнадцатого века, а не ресторан в центре бурлящей жизнью столицы одного из крупнейших и самого могущественного государства.
Сенатор Лукас поднял голову.
— Не знаю, что и сказать, Стив. Наверное, это самый ужасный документ, который мне доводилось читать. Что я должен сделать?
Официант убрал тарелки, поставил кофе и старый арманьяк. Они молчали, пока молодой человек не отошел от стола.
Стив Эдмонд посмотрел на четыре руки, лежащие на белоснежной скатерти. Руки стариков, со вздутыми венами, с пальцами-сосисками, почечными бляшками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103