В конце концов, я был обязан извиниться перед Уилкинсом.
Пусть этот человек заблуждался, но я не мог сказать о нем ни одного дурного слова. И если я был опасно близок к тому, чтобы разделить его заблуждение, мне следовало пенять на себя, а вовсе не на него. К тому же, теперь у меня много денег, гораздо больше, чем я в состоянии потратить, так почему бы не вложить малость в издание романа Уилкинса, независимо от того, насколько он провальный?
Но сейчас мне было не до этого. Я пообещал себе, что непременно поговорю с Уилкинсом, как только мои злоключения останутся в прошлом, миновал его дверь, поднялся на третий этаж и вошел в свою квартиру.
Из моего кресла катапультировалась неимоверно рыжая девица в очках с блестящей черепаховой оправой, преимущественно желтом клетчатом костюме и туфельках на высоких каблучках. Сияя улыбкой, она распростерла руки и ринулась ко мне с криком:
— Дорогой! Я здесь, и мой ответ — да!!!
Глава 16
Ответ? Но я даже не знал, на какой вопрос. Проворно увернувшись от объятий, я забежал за диван, очутился на безопасном расстоянии от девицы и спросил:
— Ну, что на сей раз? Что все это значит?
Девица развернулась, будто бык, который норовит боднуть плащ матадора, и приподнялась на цыпочки.
— Дорогой, неужели ты меня не узнаешь? — воскликнула она, не опуская рук. — Неужели я так изменилась?
То ли в ее облике и впрямь было нечто смутно знакомое, то ли опять заработало старое доброе внушение, которому я был столь подвержен. Во всяком случае, чтобы не дать маху, я произнес:
— Мадам, я вижу вас впервые в жизни. Соблаговолите объяснить, что вы здесь делаете.
— Дорогой! Это же я, Шарлин!
— Шарлин? — Я прищурился, силясь прогнать туман. В школьные годы я действительно знавал одну Шарлин, щуплую робкую девочку, с которой мне удалось какое-то время поддерживать тесные отношения, мечтательное бесплотное существо, втемяшившее себе в голову, что хочет стать поэтессой.
Большинство одноклассников звало ее Эмили Дикинсон, и она воспринимала это как похвалу.
— Шарлин Кестер! — вскричало это растительное чудище, сообщив мне таким образом полное имя той давешней хрупкой девочки болезненного вида.
— Вы? — От изумления я даже наставил на нее палец. — Вы — Эмили Дикинсон?
— Ага, вспомнил! — Она так обрадовалась, что снова ринулась на меня, растопырив руки, словно изображала летающую крепость Б-52. Лишь благодаря ловкости ног я сумел переместиться и обежать вокруг дивана, чтобы остаться под его защитой.
— Минутку! Минутку! — закричал я, поднимая руки, будто регулировщик уличного движения.
К моему удивлению, она остановилась. Подавшись вперед и изготовившись к новому наскоку, Эмили Дикинсон спросила:
— В чем дело, дорогой? Я здесь, я твоя, я отвечаю — ДА. Бери же меня, чего ты ждешь?
— Отвечаете? — эхом откликнулся я. — На что отвечаете?
— На твое письмо! — вскричала она. — На то прекрасное, дивно трогательное письмо!
— Какое письмо? Я сроду вам не писал.
— Письмо из лагеря! Я знаю, поверь мне, я знаю, как давно это было, но ты сам просил не спешить и дать ответ, лишь когда я буду полностью уверена.
И вот это время пришло. Мой ответ — ДА!
Моя пустая голова до отказа наполнилась недоумением.
— Из лагеря?
— Бойскаутский лагерь! — воскликнула она, и мгновение спустя безумное выражение на ее лице сменилось какой-то другой, гораздо более суровой миной.
Девица холодно спросила:
— Надеюсь, ты не собираешься открещиваться от этого письма?
И тут я вспомнил. Тем летом мне было пятнадцать, и я провел две недели в бойскаутском лагере — едва ли не самые страшные две недели в моей жизни.
Из всего моего лагерного снаряжения уцелел только мокасин на левую ногу, да и тот остался без тесемок. Как раз на тот год и пришлась моя дружба с Шарлин Кестер. И вот, в припадке отчаяния, я послал ей из лагеря письмо. Да, было дело. Но что именно я ей написал? Этого я вспомнить не мог.
И уж подавно не мог понять, почему шестнадцать лет спустя Шарлин (неужели эта ярко размалеванная бегемотиха — и впрямь Шарлин?) ни с того ни с сего решила ответить на мое древнее письмо.
Разве что прослышала о наследстве? Так-так-тааааааак...
Пока я предавался бесполезным размышлениям, Шарлин не теряла времени даром и продолжала свою речь:
— Вот что я тебе скажу, Фред Фитч. Ты помнишь моего дядюшку Мортимера, бывшего помощника окружного прокурора в нашем родном городе. Так вот, теперь он судья. Я показала ему твое письмецо, и он говорит, что это четкое и ясное предложение руки и сердца, и его примут как улику в любом суде Соединенных Штатов. А еще он сказал, что, если ты будешь водить меня за нос и корчить из себя столичную штучку, он сам возьмется за дело и вчинит тебе иск за нарушение обещания жениться. Ты и опомниться не успеешь. Так что не болтай попусту, а отвечай: ты мне писал или ты мне не писал?
Нет, нет, только не это. Мне совсем недосуг заниматься еще и приготовлениями к свадьбе. Я знать не знал, действительно ли Шарлин (о, боже!) могла вчинить мне иск, и сейчас это совершенно не волновало меня.
Слишком много всего навалилось. Слишком много волков норовили в меня вцепиться. Похоже, пришло время натравить их друг на дружку. Поэтому я сказал:
— Извините.
И подошел к телефону.
— Можешь звонить, кому угодно, — громогласно объявила Шарлин. — Я свои права знаю. Не думай, что тебе позволено играть моими чувствами.
Было уже половина шестого, и рабочий день кончился, но Добрьяк произвел на меня впечатление человека, который любит сидеть в конторе допоздна, запоем читая книги по правоведению или фокусничая с закладными. Если его не окажется на месте, придется рискнуть и позвонить Райли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67