Значительно легче было дать себе отчет в судне, стоявшем за островами. Когда мы собрались встать из-за стола, он произнес свой приговор. Он не сомневался, что это судно недавно прибыло с родины. По всем вероятиям, оно глубоко сидело в воде и могло пересечь мелководье только во время сильного прилива. Поэтому оно завернуло в эту естественную гавань, чтобы выждать здесь несколько дней, а не стоять на открытом рейде.
-- Правильно,-- неожиданно подтверднл второй помощник слегка хриплым голосом. -- Оно сидит в воде на двадцать футов. Это "Сефора" из Ливерпуля, с грузом угля. Сто двадцать три дня из Кардифа.
Мы с удивлением посмотрели на него.
-- Мне сказал шкипер с буксирного судна, когда он поднимался на борт за вашими письмами, сэр,-- объяснил молодой человек. -- Он предполагает послезавтра ввести его в устье реки.
Ошеломив нас таким образом своей осведомленностью, он выскользнул из кают-компании. Старший помощник с грустью заметил, что "не может дать себе отчета в причудах этого малого". Ему хотелось бы знать, почему тот не сообщил нам об этом сразу.
Он было собрался уходить, но я его задержал. Последние два дня судовая команда была перегружена работой, а прошлую ночь люди почти не спали. Мучительно сознавая, что я -- чужой человек на судне -- совершаю поступок не совсем обычный, я отдал ему распоряжение отправить всех людей спать, не назначая вахты. Я заявил, что сам останусь на палубе до часа ночи и затем передам вахту второму помощнику.
-- В четыре он поставит на вахту кока и стюарда,-- закончил я,-- а потом вызовет вас. Конечно, при малейшем признаке ветра мы поднимем команду и немедленно снимемся с якоря.
Он скрыл свое удивление.
-- Хорошо, сэр!
Выйдя из кают-компании, он просунул голову в каюту второго помощника, чтобы сообщить ему о моем неслыханном капризе взять на себя пятичасовую вахту. Я слышал, как тот недоверчиво переспросил: "Что такое? Сам капитан?" Опять послышался тихий шепот, и дверь закрылась. Через минуту я вышел на палубу.
Мое положение чужого человека на борту, лишавшее меня сна, вызвало это необычайное распоряжение; за ночные часы я хотел ближе познакомиться с судном, о котором знал еще меньше, чем о его команде. Пока мы стояли у пристани, я даже не мог разглядеть его хорошенько; подобно всякому судну в порту, оно было завалено ненужными вещами, наводнено береговыми жителями, не имеющими к нему никакого отношения. Теперь оно было вымыто и готово к плаванию, и при свете звезд его главная палуба показалась мне очень красивой,-- очень приятной и очень просторной сравнительно с его размерами. Я спустился с юта и стал ходить по шкафуту, рисуя себе предстоящее плавание через Малайский архипелаг по Индийскому океану и далее к Атлантике. Все фазы этого путешествия были мне знакомы -- каждая мелочь, любая случайность, с какой сталкиваешься во время бури, -- все, за исключением новой для меня ответственности командования. Но я ободрился, рассудив, что судно похоже на другие суда, люди на нем -- как люди, а море вряд ли скрывает какой-нибудь сюрприз специально для моего поражения.
Придя к такому утешительному выводу, я вспомнило сигаре и спустился за нею вниз. Там все было тихо. На корме все спали глубоким сном. Я снова вышел на ют. В эту теплую тихую ночь мне легко и приятно было в моей пижаме; босиком, с тлеющей сигарой в зубах я прошел на нос судна, и здесь меня встретило то же глубокое молчание. Только проходя мимо двери бака, я услышал спокойный, безмятежный вздох кого-то из спящих там. И неожиданно, сравнив великий покой моря с непокоем земли, я порадовался тому, что избрал эту жизнь, чуждую искушений, лишенную волнующих проблем, одухотворенную простой моральной красотой абсолютной честности и прямоты.
Фонарь на носу горел чистым неподвижным, словно символическим пламенем, доверчивым и ярким в таинственных тенях ночи. Проходя к корме по другой стороне судна, я заметил, что веревочный трап, спущенный, несомненно, для шкипера буксирного судна, приезжавшего за нашими письмами, не был втянут наверх, как полагалось. Я был раздосадован, так как исполнительность в мелочах -- душа дисциплины. Потом я вспомнил, что сам освободил своих помощников от исполнения их обязанностей и этим распоряжением помешал назначить вахту и привести судно в порядок. Я задавал себе вопрос, благоразумно ли вмешиваться и нарушать установленную рутину, хотя бы с самыми благими намерениями. Один бог ведает, какой "отчет" дал себе волосатый помощник о моем поведении и что подумала вся команда об этом несоблюдении обычного порядка ее новым капитаном. Я был недоволен собой.
Совершенно машинально я протянул руку, чтобы убрать трап. Веревочный трап -- вещь легкая, и втащить его нетрудно; я сильно дернул его, и в результате он должен был бы взлететь на борт, но, однако, он не взлетел, а я от резкого движения откинулся назад. Что за чертовщина?.. Я был так ошеломлен неподвижностью этого трапа, что с минуту стоял как вкопанный, стараясь, подобно своему глуповатому помощнику, дать себе отчет в этом явлении. В конце концов я, конечно, свесил голову за поручни.
Корабль отбрасывал темный пояс тени на стеклянную мерцающую поверхность моря, но я сразу разглядел что-то бледное и продолговатое, плавающее у самого трапа. Прежде чем у меня успела мелькнуть какая-нибудь догадка, слабая вспышка фосфоресцирующего света, исходившего, казалось, из обнаженного тела человека, сверкнула в спящей воде, как молчаливая обманчивая игра зарниц в ночном небе. И, ахнув, я увидел пару длинных ног и широкую синеватую спину, погруженную по самую шею в зеленое мертвенное сияние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15