Решить одно дело; выполнить это решение мешало отсутствие молодых агентов женского пола, а также отсутствие на иноземной харе какой-либо тяги к прекрасному полу. Приходилось разрабатывать хитроумный план, а вот тут-то и начались сбои. Дело в том, что особист по самой своей природе был неспособен делать какие-либо подлости. И, хотя работа у него была такая, на которой без подлян не обойтись, шел он на такие дела скрипя зубами.
– Хорошо, Шурик, твоей маме! – жаловался он сыну, – у нее гадости получаются даже помимо желания! Бросила нас и ушла к молоденькому!
Как и положено сыну «гэошника», Александр Худавый доставал язык из-за зубов весьма неохотно. Вот и сейчас он минуту поразмышлял, а затем изрек:
– Любовь, па! Новая ма не хуже! – услыхав это, особист уронил картошину в ведро и едва не выматерился.
– Слушай, сынок, да тебе на моей должности работать надо! Неужели ты не любишь свою маму ни капельки? – мальчуган поднял на отца большие серьезные глаза:
– Знаешь, па, мне кажется любить того, кто тебя не любит несправедливо.
– Откуда ты взял, что мама тебя не любит? Она просто с нами не живет, а любит она тебя по-прежнему.
– Если она меня любит, то почему ушла от нас?
– Ты же сам сказал, что любовь. Любовь, сынок, штука довольно странная. Во имя ее люди порой делают такие глупости, куда пьяному! – Сашка минутку чего-то пожевал челюстями, затем задал еще один вопрос.
– А ты бы, если влюбился в другую женщину, тоже ушел бы от нас? – майор подумал, а затем ответил:
– Не знаю, сынок. Не могу ответить с полной уверенностью, но мне кажется, что нет. Мужчины не такие, как женщины. Погуливать можно, но на разрыв семьи мы идем неохотно. Женщина – она как Родина. Если мне, скажем, больше нравилась Голландия, чем Беларусь, то вовсе не значило, что я брошу все и бегом помчусь в страну тюльпанов. Инстинкт гнезда силен. Да и нахрен я нужен в той Голландии!
– Ясно, па. А девку французу подложить надо. Танюху Семиверстову. Она с Андреем разругалась, теперь одна. Хочешь, я ее вербану?
– Зою Космодемьянскую в четырнадцать лет за такие штуки приговорили. А тебя, сынок, из комсомола выгонят. За подстрекание к сожительству, – взглянув на нахмуренного отца, паренек сделал над собой усилие и принялся объяснять подробнее:
– Будет у нее хоть занятие. А то эта стерва хороших парней до ручки доводит.
– А если Семиверстов узнает? Мне ведь трибунал светит.
На взрослом лице Саши мелькнула улыбка.
– Она уже три аборта сделала, а папенька не в курсе.
– А ты-то откуда знаешь? – недоверчиво спросил отец.
– Агентура доложила, – уклончиво ответил сын.

* * *

– Таня, ты куда? – спросила мать девушку, которая стоя у зеркала наносила последние штрихи к своему и без того идеально сделанному макияжу.
– Туда, мам, туда! – весело ответила дочка и принялась напевать что-то веселое.
– Дурить голову очередному кавалеру! – вздохнула Антонина Дмитриевна, – смотри, милая, доиграешься. Нельзя над парнями так издеваться!
– А как можно?
– Немножко. Боже, кто мог подумать, что такая милая девочка превратиться в столь отъявленную сердцеедку! Смотри, милая, не влипни в какую-нибудь историю.
– Смотрю, мама! – чмокнула ее в щеку Таня, – пока, я пошла!
– Ох, Танечка, замуж тебе надо! – вздохнула мать, – пока окончательно не сгулялась.
– Да не переживай ты так! У меня все хорошо.
Выйдя во двор, она принялась напевать:
Встретился с бельдюгой
Серебристый хек.
Также поступает
Часто человек .
Хотя на дворе стоял конец февраля, надобности в шубах не испытывалось. Температура воздуха редко опускалась за ноль, а сильных морозов вообще не наблюдалось. Поэтому на девушке была лишь легкая курточка, а на ногах – короткие полусапожки. Шагала она к дому, стоявшему в стороне от основной группы зданий, небольшому двухэтажному строению, в котором располагалось посольство. В доме светились окна на втором этаже; мелькали какие-то тени, а на первом было освещено только одно окошко. Именно туда и стремилась Татьяна.
Подойдя к заветному окну, она тихонько постучала. Через минуту дверь отворилась, и она тихонечко в нее прошмыгнула. Вскоре в окошке погас свет, и только второй этаж продолжал жить своей жизнью.
Шарль де Лавинье для своих двадцати пяти лет был уже тертым калачом, изведавшим в жизни и радость побед, и горечь поражений, и женскую любовь, и их же коварство. Но тем не менее, он был потрясен, когда его сперва затащили в постель, а потом принялись знакомиться. Вот и сейчас он лежал в кровати, размышляя о совершенно недопустимых в их государстве вещах, а на груди у него лежала славянская девица, сломавшая все его представления о порядочности и традициях.
– На сколько тебя отпустили? – лениво поинтересовалась Татьяна.
– Всего на два часа! – как ни хотел он сдержать свои эмоции, сожаление в голосе все же проскользнуло. Девушка же, похоже, ничуть не огорчилась.
– Жаль, – протянула она без малейшего оттенка горечи, словно зять по поводу умершей тещи, – а когда следующий раз отпустят?
– Не знаю, – вздохнул граф. Для порядка он вздохнул еще раз, затем произнес самым равнодушным тоном:
– Татьяна, ты бы согласилась выйти за меня замуж?
«Все, клиент созрел!» – подумала она, внутренне возликовала от того, что все оказалось так просто, а затем сказала нежно и печально:
– Ничего не выйдет.
– Почему? – приподнялся на локте он, – ты любишь другого?
Шарль пробыл в городе Бобра уже достаточно долго для того, чтобы знать, что местные девушки – сами хозяйки своего слова, поэтому у него даже мысли не возникло, чтобы поинтересоваться, обещана ли она другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147