За бусы-зеркальца Флориду не сдадут.
— Будем надеяться.
— Ну что, вам все понятно?
— Почти. Непонятно, при чем тут разведка. Вы ж ведь говорите о диверсии.
— Да, капитан. Диверсия — это тоже разведка. Разведка боем. Работа. Грязная, ежедневная рутина. Очень грязная. Грязнее грязи. Вы с нами поработаете, поймете, когда изваляетесь по уши. Это вам не прыжки через пропасть, не стрельба с двойного сальто при падении с крыла самолета, не красивые удары в дых, рюх и пах. Не-е-ет! Это сухие правила, постоянно всеми и на любом уровне нарушаемые, это ходы и выходы, это отработанные еще в мрачном Средневековье беспощадные методы, это скрупулезная ложь, ложь везде и во всем — и в мыслях, и в документации! Но ложь подвластная нам, контролируемая. Я всегда знаю, кому, зачем и что я вру. И вы так научитесь. Потому что настоящий сотрудник темпоральной разведки — это холодная голова, чистые руки…
— И полные штаны? — предположил Николай.
— Чужие штаны, подчеркну. Чужие — полные!
— А свои? Пустые? — догадался Коля.
— Абсолютно пустые! — подтвердил капраз Астахов.
— Понятно, — кивнул Аверьянов. — Ну, к пустым карманам нам не привыкать… И в штанах пусто, и в кителе не густо… Это я не про себя… Это я вообще…
— То, что вы категорией «вообще» оперируете, это просто замечательно! Разведчик не должен иметь ничего личного. Ни-че-го! Вот вы очень хорошо сказали, что не испытываете к Америке никаких негативных чувств. Значит, когда вы станете фактически вколачивать эту страну по уши в грязь, вы не будете вымещать на ней что-то свое, личное. Вы будете действовать с холодной головой, зная, что ваши действия приведут, возможно, к обнищанию множества миллионов ни в чем не повинных людей, рядовых американцев, а то и к их смерти. Нет, вы не станете испытывать злорадства, мстительных чувств! Вам будет все равно, кто там и отчего сдохнет. Вы не получаете от этого удовольствия, предвкушая неисчислимые беды, непоправимые катастрофы, которые произойдут в сотнях тысяч обычных семей! Вы просто делаете свою работу. Причем опять же не потому, что «так надо», как говорится, а просто, просто — вообще безо всяких причин. Это такая игра. Диверсионно-разведывательная. Обычное вредительство, умноженное на современнейшую научно-техническую базу. Игра, словом. Разведка — это сложная партия блестящих игроков-автоматов. Роботов. Мы — роботы, бездушные игроки, живых людей нет для нас. Вокруг? Да это шахматные фигуры! И только! Да нет! Что я говорю! Фигуры — это крупные личности — президенты, короли, начальники Генштаба, министр обороны… Они — фигуры, деревянные шахматные фигуры! А офицеры — вроде нас с вами, полковник да капитан, — это для разведки не фигуры, не тузы, не козыри. Это просто дрова. Их берут и колют. На допросах. И в печь потом. Или в дерьмо. И ничего личного. Вот это-то и есть — разведка!
— Ну до чего ж заманчиво! — расхохотался Аверьянов. — Расколют — и в печь! Или в дерьмо. И не во имя великой цели, спасения или идеи, а «просто — вообще безо всяких причин»! Одуреть.
— Я так специально строю разговор, чтоб вы не обольщались. Когда в дерьмо сознательно лезешь, в голове сквозняк свищет.
— Н-да? — Коля подозрительно глянул на полковника. — А по вас сразу и не скажешь…
— Ага!
— Да нет, что вы с дерьмецом — это сразу заметно, конечно.
— Хамишь, капитан?
— Да нет пока вроде, — пожал плечами Аверьянов. — Я думал всегда, что разведчики — это несгибаемые борцы за идею. Работающие в самом сердце неприятеля, чтобы родная страна спала спокойно!
— Ну, будет, будет! Начитались муры.
— С практикой у меня не густо. Не могу спорить.
— Это дело поправимое, — улыбнулся Астахов. — Раз вы теперь с нами.
— А я теперь с вами? — искренне удивился Коля.
— Нет? — удивился, в свою очередь, полковник.
— Я должен подумать. Задача поставлена, техника, средства — понятны… Надо подумать.
— Не надо думать, капитан, — сухо сказал Астахов. — Вы уже слишком много узнали. Я ясно говорю?
— Вы хотите дать мне понять, что у меня уже нет выбора?
— Да нет, выбор есть. Только между чем и чем — вот в чем вопрос. Знаете, как товарищ Христос сказал: «Кто не с нами — тот против нас». Против! А против — это… Ну, вы сами понимаете…
— Догадываюсь. Вы намекаете на физическое устранение. Носитель государственной тайны особой важности. Либо я работаю на вас, либо меня — в распыл.
— А ты догадлив, капитан, — улыбнулся Астахов. — Только я ведь этого не говорил, заметь. Это ты сам сказал, верно?
— Верно. А я смотрю, мы уж на «ты» перешли? А что тогда «капитан»? Если люди — дрова, то отдельный человек — полено? Или чурка?
— А вот ерепениться, капитан, не надо. Не к лицу.
— Но это вы серьезно, что люди — дрова?
— Обычные люди? Конечно!
— И мы вот? И вы? И я?
— Да уж сказал же!
— Здорово! А можно я остановлюсь отлить, товарищ полковник?
— Ну зачем? Зачем такой тон, капитан? Ведь мы сработаемся, я ж чувствую. Вон, тормози, я тоже с тобой — за компанию…
Выйдя из машины, Аверьянов погрозил Астахову пальцем:
— На этой стороне нельзя писать, товарищ полковник.
— Это почему?
— Запрещено! Идемте на ту сторону.
Перейдя встречную полосу пустынной трассы, офицеры встали лицом к лесу, слегка сойдя с дороги.
— А какая разница? — не унимался Астахов. — Тут лес, и там лес. На той стороне мочиться, на этой ли…
— Разница есть. Немалая, — уверенно кивнул Аверьянов. — Чуть погодя поймете.
Справив нужду, они снова пересекли шоссе, подойдя к автомобилю слева.
Аверьянов сел за руль и, ожесточенно хлопнув дверью, нетерпеливо забарабанил пальцами по рулю, ожидая, пока полковник дойдет до правой передней двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18