В немногие годы они стерли с лица земли всякую фантастику, взлет, размах, все, что делало жизнь достойной жизни. Но теперь вместе с Нероном все это снова вернулось. Неужели это не захватывает вас, Акта? Боги помогли нам преодолеть первую, самую трудную часть пути. Идемте с нами, Акта. Мы завоюем Антиохию, Александрию, Коринф, Палатин.
— Вы грезите, — сказала Акта, но в тоне ее не было протеста. Она сама грезила вместе с ним, она говорила приглушенным голосом, точно в полусне.
— Хорошо бы, — продолжала она тем же мечтательным тоном, — снова жить с Нероном на Палатине. Но не бывать этому. Не надо поддаваться чарам, как делаете это вы, мой Варрон. Когда чары спадают... — она умолкла, погруженная в свои мысли.
— Когда чары спадают? — спросил Варрон, глядя на нее, сам почти завороженный мудрой печалью, исходившей от нее.
— Когда чары спадают... — повторила она, все еще не заканчивая фразы.
— Что же, что же тогда? — торопил Варрон, не в силах отвести от нее глаз.
— Тогда... вместо юной красавицы видишь перед собой старуху, — закончила Акта своим ясным голосом, спокойно улыбаясь.
И с присущей ей логикой, она твердо и трезво разъяснила ему, в каком свете ей представляется его Нерон.
— Вы сделали правильный выбор, — сказала она. — Ваш Нерон способен ввести в обман. Ему удалось обмануть даже меня. Вы знаете, как любит меня Италик. Он, поэт и мужчина, обычно такой разумный человек, от любви ко мне превращается в смешного ребенка, и я не была бы женщиной, если бы это не нравилось мне. Но я должна вам признаться: ваш Нерон, когда я впервые увидела его, за полминуты достиг большего, чем мой Италик — усилиями нескольких лет. Однако — и в этом слабая сторона вашего расчета — ваш Нерон может обмануть только на одну минуту, да и то надо хотеть поддаться этому обману. Он насквозь искусственен, это шутка богов, которые потехи ради создали нечто вроде восковой фигуры, способной говорить и двигаться, но он остается тенью, он лишен настоящей человеческой души. Он даже не умеет спать с женщиной, он не «Нерон», не мужчина, производительная сила отсутствует в нем. Одушевленнее всего он в своем Лабиринте. Он призрак, такими я представляю себе мертвых в Гадесе, он — ничто. Сердце разрывается от таких переживаний: видишь перед собою мужественный, царственный, величавый образ, такой родной, точно сбылась сказка, а внутри — пустота, ничто. Я пугаюсь самой себя, своих собственных движений, походки, голоса, когда вижу эту тень — Нерона.
Варрон понимал ее и, прежде чем высказать свою просьбу, он уже знал, что Акта откажет ему.
— Когда я вижу ваше живое лицо. Акта, — все же начал он снова, — я не могу поверить, что вы так трезвы, как пытаетесь себя представить. Если я позволил себе увлечься, поддайтесь увлечению и вы. Не будьте слишком благоразумны. Останьтесь в нашей ладье, Акта. Разве не чудесно мчаться в ней? И если вы будете с нами, эта ладья не разобьется.
— Я хочу сделать вам признание, Варрон, — возразила Акта. — Вы знаете, что я любила Нерона. Так сильно, что всякий другой бледнеет рядом с его тенью. Ваш Нерон был первый, кто сызнова зажег все то, что погасло во мне со смерти Рыжей бородушки. Я не выношу вашего Нерона. Я схожу с ума оттого, что мне снова и снова приходится переживать одно и то же. Этот призрак как будто одет плотью, но только прикоснись к нему, — и дух тотчас же улетучивается из него. Я не выношу этого. Я не люблю опьянения: вы ошибаетесь. Я ни в коем случае не люблю опьянения, которого надо достигать такими средствами. Я здесь не останусь.
И, видя его глубокое разочарование, она продолжала, изменив тон, в одно и то же время расчетливо, шутливо и серьезно:
— Я не хочу оставить вас на произвол судьбы, Варрон. Мне хочется помочь вам. Вы знаете, я богатая женщина, я люблю богатство, а если я предприму что-нибудь для вашего Нерона, то предвижу лишь единственный практический результат. Тит конфискует мои прекрасные земли и мои кирпичные заводы в Италии. И все же: если я могу оказать услугу вашему делу, если я могу сделать нечто во имя Нерона, скажите мне, что я должна сделать. Я это сделаю.
Вот теперь было бы кстати заговорить о той просьбе, с какой хотели обратиться к ней сторонники Нерона. Ведь она сама дала ему к этому повод. Но тот самый Варрон, который без малейших колебаний посылал на смерть тысячи людей; который принес в жертву своей игре родную дочь; который с сожалением, но без раскаяния видел, как умирает его друг Фронтон; который часто рисковал собственной жизнью ради менее значительных целей, — этот Варрон не мог сказать в лицо Клавдии Акте, чего он от нее хотел. Он зажегся от соприкосновения с ней. Он теперь сам не понимал, как мог он, пока был еще молод, — из одного лишь благоразумия, только чтобы не портить отношений с императором, — запретить себе видеть ее красоту, ее неповторимое своеобразие, насладиться им. А теперь этот сразу постаревший человек увидел — и раскаялся. Он, Варрон, который так долго принимал всю свою жизнь такой, как она есть, который не хотел бы вернуть обратно ничего из того, что было сделано, и не хотел бы сделать ничего из того, от чего он отказался, теперь, за короткий промежуток, вторично чувствовал раскаяние. Он раскаивался, что в свое время — как ни посмотрел бы на это Нерон — не употребил всех усилий, чтобы завоевать эту женщину, Клавдию Акту. Он почувствовал огромное искушение забыть на время свое смешное и великолепное предприятие, стать не чем иным, как прежним Варроном, и отдаться радости встречи с изумительным существом, которое по воле судьбы оказалось на его пути.
И поэтому, вместо того чтобы воспользоваться случаем и изложить ей свою просьбу, он сказал без всякой связи с предыдущим:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128