Не думая о логической последовательности своих мыслей, беспорядочно бросал он в лицо этим судьям, этому Кнопсу, этой толпе слушателей все, что он перечувствовал и передумал.
— Берегитесь, — обратился он к судьям, — вы все, пришедшие сюда судить нас именем жалкой тени Нерона, который, по крайней мере, был подлинным императором. Не судите да не судимы будете. Ибо предстоит еще великий суд. Мир, — обратился он снова к Кнопсу, — в котором судьями являются такие существа, как ты и твой господин, печальная копия великого изверга, такой мир должен погибнуть. Он придет скоро, он скоро придет, последний суд, страшный суд! Тогда предстанут перед судьями те, кто действительно открыл шлюзы жестоким водам, а те, кто теперь принижен и угнетен, будут свидетельствовать на суде. Ты же, Кнопс, и тебе подобные будете стоять жалкие и трепещущие во всей наготе, в какой вы родились. Бедные, бедные, гонимые и осужденные будете вы стоять, ты, и твой Теренций, и твой Требон.
Он говорил, не повышая голоса. Он не бранился, но в его гибком, тренированном голосе так живо проступало презрение, смешанное с брезгливостью сострадание, на изборожденном морщинами лице его так ярко написаны были эти чувства, что все — судьи, обвиняемые, слушатели — устремили на Кнопса взгляды, полные физически ощутимого ужаса и неприязни.
Кнопс, представший во всем своем ничтожестве и наготе, не мог сдержаться: вся его важность, все его взятое напрокат великолепие слетело с него. Побагровев, срывающимся голосом он стал орать и сквернословить, как в кабаке:
— Собака, падаль, попрошайка, ублюдок! Ты думаешь, мы испугались твоего жалкого бога, этого распятого? Ты скоро явишься перед ним, разбойник и лгун, перед ним и перед его страшным судом. Ты думаешь, наверно, что тебя ждет райское блаженство? Скоро, очень скоро ты увидишь твой рай, узнаешь, чем он пахнет и каков он на вкус! Каждую пядь его сумеешь измерить. Велик он не будет. Один локоть в ширину и три локтя в длину, не больше и не меньше того, что займет твоя проклятая туша на свалке, где ты будешь смердеть на всю округу.
Он долго еще ругался, не в силах остановиться.
Толпа почтительно расступилась перед ним, когда он покинул судилище, никто не произнес слова осуждения вослед ему, наоборот, некоторые громко приветствовали его:
— Да здравствует Кнопс, наш добрый, наш великий судья!
И все же он в бессильной ярости чувствовал, что уход его из судилища отнюдь нельзя назвать победоносным.
19. СОПЕРНИКИ
Само собой разумеется, что Иоанн вместе с остальными обвиняемыми был приговорен к смерти.
Ожесточенный своей неудачей на суде, Кнопс изыскивал такую казнь для ненавистного Иоанна, унизительней которой еще свет не знал. Кнопс был «голова» и быстро нашел требуемое. На цирковых игрищах, которые Кнопс устраивал в честь победы императора над его врагами, Иоанн, в соответствии со своей профессией, даст последнее, великое представление. Будет изображен потоп, которым Зевс уничтожил поколение Медного века. Осужденные христиане, по плану Кнопса, будут представлять обреченное на смерть поколение, арена медленно наполнится водой, а христиане самым настоящим образом захлебнутся и пойдут ко дну во главе с Иоанном, привязанным к скале, беззащитным, так, чтобы все видели, как он корчится и захлебывается.
К сожалению, план этот встретил возражения. На заседании, где под председательством императора обсуждалась участь осужденных, господа аристократы, Варрон и царь Филипп, решительно воспротивились надругательству над артистом. Они заявили, что казнить подобным образом столь великого артиста, как Иоанн, значит посеять недовольство среди населения.
— Я нахожу это предложение столь же неудачным, сколь и безвкусным, — кратко сформулировал свое мнение Варрон. — Иоанн уже на процессе произвел впечатление на массы. Если же мы предадим его такой грубой казни, то народ и после смерти Иоанна будет любить и оплакивать его, а нас будет считать варварами.
А царь Филипп, с присущим ему спокойствием, обратился непосредственно к Кнопсу и наставительно сказал ему:
— Вы не услугу оказываете, а только вредите императору такой неприкрытой ненавистью к Иоанну.
Кнопс, когда речь заходила об Иоанне, утрачивал свою рассудительность. Гневный, оскорбленный, он заявил, что нельзя всякими гуманистическими бреднями сводить на нет успех Апамеи. Требон бурно поддержал его. Варрон холодно заметил, что «Неделя ножа и кинжала» кончилась, а сейчас полезно было бы показать, что снова наступила пора милосердия и справедливости. Кнопс резко возразил, что в данном случае сила и справедливость совпадают: пощадить артиста — значит не милосердие проявить, а слабость и несправедливость. Многословно, бесконечно повторяясь, приводил он все те же доводы. Все смотрели на Нерона.
Он был в нерешительности. Он ненавидел Иоанна и готов был примкнуть к Кнопсу и Требону. С другой стороны, он был чувствителен к возвышенному, и возражения аристократической части его совета произвели на него впечатление. Подобно Варрону и Филиппу, он считал варварством так позорно казнить великого артиста; он соглашался с ними, что артист не должен быть судим по законам, обязательным для рядовых людей. Ему хотелось и натешиться над ненавистным Иоанном и вместе с тем показать Варрону и Филиппу, что он — из тех, кто даже во враге уважает служителя искусства.
Но был ли действительно Иоанн великим артистом? Вот в чем суть. Сомнение это можно было использовать как довод против позиции аристократов. И он начал хулить искусство Иоанна, доказывать, как бездарно исполнение Иоанном большого монолога Эдипа, который начинается словами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128