— Бесспорно, — вежливо согласился губернатор. — Вы сильно способствовали насаждению в этой провинции греко-римского духа. Но и восточное начало вы протащили сюда, к сожалению, в большей степени, чем любой римлянин до вас.
— Это верно, — с удовольствием подтвердил Варрон.
— И, видите ли, дорогой мой, — продолжал Цейон, — этого мы опасаемся. Этого мы не любим. И, конечно, — прибавил он не без злости, — вы пришли бы в столкновение с собственной совестью, попроси я у вас совета в некоторых случаях. В самом деле, можно ли при наших вечных распрях с Востоком ждать хорошего совета в подлинно римском духе от человека, который является не только римским гражданином, но одновременно подданным парфянского царя и царства эдесского?
«Он хорошо подготовился, — отметил про себя Варрон, — он хорошо изучил материалы обо мне. Это все тот же старый добрый приятель. Пожалуй, он именно потому и стремился в Сирию, а не в какую-нибудь другую провинцию, что здесь сижу я».
Заканчивая последнюю фразу, Цейон вытянулся еще больше. Варрон окинул его взглядом. «Я легко с ним справлюсь, — с радостью подумал он. — Он был и всегда будет ничтожеством. Именно вот такие ничтожества иногда, в своем наигранном молодечестве, позволяют себе увлечься и пойти на внезапные насильственные действия, чреватые неожиданными последствиями». И тут ему вдруг пришло на ум прозвище, которое он напрасно старался вспомнить все время. Дергунчик ! Конечно, Дергунчик! Вот как они прозвали в школе Цейона! Так назывались продававшиеся на сатурналиях деревянные куклы с подвижными руками и ногами; с помощью рычажка их можно было, потехи ради, вывести из первоначального положения — на корточках — и заставить вытянуться, а затем снова присесть. И прозвали так Цейона именно в насмешку над его потугами казаться выше, чем он был на самом деле.
Варрон развеселился, вспомнив прозвище Цейона. Он переменил тему разговора. Стал подробно расспрашивать губернатора о его частной жизни, настроении. Как оказалось, Цейон опасался, что ему не так уж легко будет вжиться в этот некультурный мир восточного города. Предместье Антиохии, Дафне, где были расположены виллы большинства аристократов и богачей, местность, известная всему миру своей бесстыдной роскошью, была не особенно приятным соседством для римского чиновника, исповедовавшего взгляды стоиков.
Собственно говоря, первый визит бывшего сенатора губернатору Сирии уже достаточно затянулся. Однако Цейон задержал Варрона и снова заговорил о политических делах.
— Скажите, мой Варрон, — спросил он, — неужели вы и теперь, когда в здании правительства сидит не чужак, а я, будете чинить затруднения по поводу налога, предназначенного на проведение смотра эдесских войск?
Дело было в том, что расходы по содержанию римского гарнизона в городе Эдессе, столице одноименного формально независимого государства по ту сторону Евфрата, согласно договору, должна была покрывать сама Эдесса. Но римский губернатор взимал сверх того в Сирии специальный налог для проведения ежегодной проверки состояния войск по ту сторону границы. Фискальные органы Антиохии стояли на той точке зрения, что Варрон, как гражданин римской провинции Сирии, обязан платить этот «инспекционный» налог; Варрон же считал, что он уже платит его в качестве подданного Эдессы и что это было бы двойным обложением. Важны были не шесть тысяч сестерций, которые не имели значения ни для Варрона, ни для правительственной казны, — важен был принцип. Правителей в Антиохии злило, что этот знатный барин, который был в опале у Рима и все же обладал правами римского гражданина, оборачивался, по своему произволу, то римским подданным, то подданным одного из месопотамских княжеств. Поэтому вокруг налога между правительством Сирии и Варроном шел длительный, вежливый и ожесточенный спор.
И вот сейчас Варрон снова приводит старые доводы, известные губернатору уже по документам: такое двойное обложение не только юридически недопустимо, оно и политически опасно, оно подчеркнуло бы двусмысленный характер тамошнего гарнизона, его враждебность Эдессе.
Губернатор терпеливо выслушал пространные рассуждения.
— Все это прекрасно, — сказал он, наконец, по-товарищески убеждая собеседника. — Но теперь, когда в этом доме сидит друг, я бы на вашем месте все же серьезно поразмыслил, не отказаться ли от месопотамского и парфянского подданства. Быть может, у вас явились бы тогда шансы восстановить свое прежнее положение в Риме.
Варрон напряженно слушал. То, что этот человечек сразу же, при первой встрече, обнаружил такую настойчивость, что-нибудь да значило.
— Что вы хотите сказать? — спросил он прямо. — Значит ли это, что существует намерение включить меня в список сената?
Губернатор сообразил, что несколько преждевременно пошел навстречу Варрону, и поспешил отступить, приняв официально сухой тон.
— Я, во всяком случае, — ответил он, — упомянул об этом на Палатине, и у меня создалось впечатление, что это не было встречено неблагосклонно. Впрочем, твердых обещаний, — поторопился он прибавить, — я, конечно, взять на себя не могу. Но я предлагаю серьезно взвесить мои слова.
Варрон с трудом скрыл свое ликование. Они, значит, убедились, эти Флавии, эти выскочки, всем ненавистные, что без него им на Востоке далеко не уйти. Они хотят снова включить его в список сената. Очень любезно с их стороны. Но на этот неуклюжий маневр такой человек, как Варрон, не попадется. Если они заполучат его в Рим, то через три месяца снова выставят из сената, но на этот раз будут умнее, они разделаются с ним окончательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128