«Смотри неусыпно, – пишет он, – чтоб над Азовом и Таганрогом оный вор чего не учинил прежде вашего приходу: для того заране дай знать в Азов к Толстому, для эха или голосу тамошнему народу, что ты идешь с немалыми людьми. Также дай слух, что и я буду туда, дабы какого зла не учинили тайно оные воры в Азове. Еще вам зело надлежит в осмотрении иметь тех, которые к воровству Булавина не пристали, или хотя и пристали, да повинную принесли, чтобы с оными зело ласково поступать, дабы, как есть простой народ, они того не поняли, что ты станешь мстить смерть брата своего, что уже и ныне не без молвы меж них, чтоб тем пущего чего не учинить. Також надлежит пред приходом вашим к ним увещевательные письма послать, и которые послушают, такоже ласково с оными поступать, а кои в своей жесточи пребудут, чинить по достоинству».

Вслед за этим письмом, 16 мая, накануне страшных казней, назначенных на Пристанской дороге, явились в Воронеж низовые донские казаки Мартын Панфилов и Фетис Туляев, подали Долгорукому войсковую отписку на имя государя. А в той отписке сообщалось, будто донские казаки собрались в Черкасске не для бунта, а для того, чтоб переменить войсковых старши́н, чинивших казачеству нестерпимые обиды и неправду, и на их место избрать иных.

«Казнив неправых своих старши́н, – говорилось далее в отписке, – мы вместо их по совету всем Войском Донским выбрали атаманом Кондратия Афанасьевича Булавина и старши́н, которые нам войску годны и любы, и для крепкого впредь постоянства и твердости в книги написали. А от Великого Государя мы Войском Донским не откладываемся и его городам разорения никакого не чинили и отнюдь не будем и не помышляем, и желаем ему Великому Государю служить по-прежнему… И в том мы войском ему ныне целовали крест и святое евангелие. И просим, чтоб назначенные к нам государевы ратные полки не ходили б. А буде вы, полководцы, насильно поступите и какое разорение учините, и в том воля его Великого Государя, мы Войском Донским реку Дон и со всеми запольными реками уступим и на иную реку пойдем. А буде мы войском ему, Государю, на реке годны, и в винах наших милосердно простит, и на реке жить по-прежнему укажет, и о том мы войском от него, Великого Государя, ожидаем указу и грамот. А как сия отписка вам полководцам будет подана, и вам бы послать ее от себя тотчас к Великому Государю в Москву, или где он ныне обретается».

Долгорукий, перечитав царское письмо и донскую войсковую отписку, уразумел, что в сложившейся обстановке обострять отношений с казаками никак нельзя. Казни пленных, скрепя сердце, пришлось отменить. И вместо похода на Пристанский городок думать о сборе войск в Валуйках, откуда шла большая дорога на Азов.
Царю Петру вышний командир ответил так:
«Изволишь, Государь, писать, чтоб я не мстил смерти брата своего, и чтоб тем пуще чего не учинить. И я, Государь, на сие доношу Вашему Величеству: казаков 143 человека, которых взял в бою господин Бахметев, и по розыску подлежали они смертной казни, хотел я, Государь, их вершить, но мая шестнадцатого числа получил от всего Донского Войска отписку с покорением их, которую послал до Вашего Величества. И тем виновным казакам смертной казни не учинил для такого случая до Вашего Государева указу. И мне, Государь, какая польза смерть брата своего мстить? Я, Государь, желаю того, чтоб они тебе вину свою принесли без великих кровей». Пленные булавинцы все же не избежали страшной участи. 25 мая царь Петр писал адмиралу Апраксину: «Воров булавинцев, которые ныне на Воронеже, прикажи казнить и перевешать по дорогам ближе тех городков, где они жили и воровали, и о том изволь отписать к майору Долгорукому». В начале июня пленные булавинцы были повешены и расстреляны под Воронежем.



VIII

После выборов Кондратий Булавин поселился в хоромах казненного Лукьяна Максимова. Здесь каждый вечер собирались теперь его ближние товарищи и новая войсковая старши́на, состоявшая из старожилых, природных казаков. Приходилось помышлять о многих неотложных делах.
Послав по настоянию своей старши́ны отписку царю, Булавин не очень-то верил в возможность мирного исхода… Слишком глубоко пущены корни поднятого им мятежа, никогда не простят князья и бояре пережитого ими страха и учиненных голытьбой разорений. Да и не в состоянии он, войсковой атаман, удержать голытьбу от нападений на извечных своих недругов – бояр, вотчинников, богатеев, дьяков и подьячих.
Голытьба доставляла больше всего забот Булавину и его войсковой старши́не… Согласие донских казаков с голутвенным людом, существовавшее во время похода, кончилось. Борьба за старые донские права и вольности привлекала природных, старожилых казаков, но была чужда бездомной и раздетой голытьбе, требовавшей непрерывно «хлеба, зипунов и жалованья».
И в Черкасске началось то, о чем втайне давно думали наиболее дальновидные казаки… Булавин по Совету Зерщикова отделил пришедшую с ним голытьбу от казаков. Шпионы доносили, что «сила его воровская живет на Черкасском острову в рознь: знатные по куреням, а бурлаки по амбарам и базам». Но избежать столкновений голытьбы с природным казачеством все равно не удалось.
Бездомные гультяи, слоняясь по улицам низовых станиц, завистливо глядя на курени донских богатеев, все настойчивее выражали желание «природных казаков всех побить и пожитки их разграбить».
Чтоб успокоить голытьбу, Булавин вводит твердые, дешевые цены на хлеб, по гривне за мешок, и выдает жалованье по два рубля, три алтына и две деньги на человека, забрав для этого двадцать тысяч рублей церковных денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65