Серега раздвинул складной походный стульчик, поставил перед собой раскрытый этюдник и начал писать воду, кувшинки и угол дальнего парка. Тотчас его окружили ребятишки, которые, сопя и отталкивая друг друга, заглядывали, что там получается.
Облокотись на перила, стоял пожилой мужчина: всем интересно, не только детям. Серега, чтобы принести какую-нибудь пользу новым спутникам и зная, что нас может интересовать, между делом интервьюировал мужчину насчет кукурузы. Интервью находилось как раз в той стадии, когда Серега очень хотел узнать, что думает о предмете мужик, а мужик не менее того хотел узнать, что думает о предмете Серега.
– Грачи, вон тоже, – вел сторонкой Серегин собеседник. – Он, грач, квадрат-то раньше нашего освоил. Мимо не клюнет, а в самую, значит, точку. А как в точку попал – на поле плешь. Слышал я, в одном селе председатель взял ружье да хотел всех грачей перестрелять. Пошел к кладбищу, где у них гнезда. Опять же бабы не дали. Огрудили председателя, ружье отняли, конфуз!
Собирался народ. По мосту всегда ходит много прохожих.
– Это что! – подхватил парень в майке и кожаной фуражке. – В одном доме отдыха грачи спать мешали. Ну, понятно, народ там все нервный, хлипкий. Директор и нанял ребятишек, чтобы те ему все гнезда с птенцами прямо на землю побросали.
– Что он, некрещеный, что ли?
– Не о том речь. За сколько нанял-то!
– Ну?
– За две тысячи! Ведь надо такие деньжищи отвалить.
– Да, а все же нехорошо!
– В Америке, слыхать, радио на кукурузное поле проводят, а по радио целый день грач верезжит, будто его за ноги раздирают. Другим – острастка.
– Али и в Америке кукуруза растет?
– Растет…
– А у нас, гляди, не привьется.
– Не скажи. Табак-ат поначалу, помнишь, как уродился, три центнера с га, а теперь сколько?.. Пятьдесят семь. То-то и оно. Всяко дело поначалу нелегко дается.
– Очень уж много сразу велят. Да на самой жирной земле. Конечно, если весь колхоз на нее бросить, все удобрения, весь навоз, все машины да ничем другим не заниматься, вырастить можно, однако в копеечку влетит. А нужно иметь расчет, во сколько чего обходится. Городских к нам гоняют. Тоже небось от дела оторваны, а деньги получат. Значит, и те деньги на кукурузу лягут. Поменьше бы да исподволь, – с надеждой посмотрели на нас колхозники, – глядишь, лучше бы освоение-то пошло. Мужика отпугнуть недолго. А ежели душа у него к чему не ляжет, то шабаш! Он, конечно, промолчит, но и толку не добьешься. А что не растет – не беда. Табак-ат тоже не рос, ан и вырос.
Серега закончил свой этюд. Земля снова медленно двинулась нам навстречу. Она была красива. Ровную, как натянутая скатерть, зеленую луговину выхватил из тени прорвавшийся сквозь облако солнечный прожектор. Луг светился ярко и весело. Казалось, от него-то и светло вокруг. Несколькими крутыми петлями лежала на лугу река. Было странно, что она течет на таком ровном месте. Между петлями реки бродили тоже освещенные солнцем игрушечные коровы. Фоном для картины был пригорок, выгнутый в дугу и заросший лесом. Черный, затемненный лес обрамлял нежную зелень светящегося луга.
Перед деревней на поле работали колхозницы. Издали по движениям колхозниц мы старались угадать, что они делают, – полют, мотыжат, поливают… Движения их не были похожи ни на одну из полевых работ, какую можно бы предположить здесь, во Владимирском ополье.
Село называлось Глотовом. В Юрьев-Польском музее нам советовали обязательно зайти в это село, а зачем – не сказали: сами увидите, а если не увидите, то нечего вам и по земле ходить.
Теперь мы медленно шли вдоль села, озираясь по сторонам. Озираться пришлось недолго. Ночью мимо яркого костра, не заметив его, пройти было бы легче.
В окружении могильных крестов и деревьев, дошедшая из тьмы времен, пришедшая сразу из всех сказок, стояла деревянная церковка. Архитектуры такой нам еще не приходилось видеть. Такая архитектура годилась только и именно для деревянной церковки и совсем не годилась бы для каменной. Для деревянной же она была тем идеалом, тем совершенством формы, которая выработалась за многие века. Перед нами стояла не просто церковь, но произведение искусства, шедевр деревянного зодчества.
На землю положены квадратом четыре могучих бревна с грубо – топором – обрубленными концами. Концы соединены крестом, как это делается у всех деревенских изб. Потом положены еще четыре бревна, но уже длинней нижних, потом еще длиннее, еще и еще. Таким образом поднималось бревенчатое основание церкви, похожее на перевернутую усеченную пирамиду. Каждый угол основания чем-то напоминал издали куриную лапу, и нам впервые стала понятна избушка на курьих ножках.
На высоте более человеческого роста окружала церковку деревянная, с резными столбами узкая галерея под узкой тесовой крышей. Над галереей поднималась двумя стремительными острыми шатрами тесовая крыша, один шатер, пониже, примыкал к другому шатру, повыше. Крыша была настолько крута, что удержаться на ней было бы невозможно. С одной стороны островерхий шатер описывал полукруг. Кирпичная, но легкая-легкая башенка поддерживала луковицу с крестом.
Большая часть тесовой крыши по цвету не отличалась от крутого яичного желтка, такой плотной шубкой разросся здесь мелкий сухой лишайник – стенница.
Крыша над галереей почти не сохранилась, а оставшиеся доски тоже были ярко-желтыми. Крыльцо, по которому можно было бы подняться в церковку, разрушилось.
Как скоро Серега открыл этюдник, так и собрались ребятишки со всего села. У них мы спросили, кто мог бы нам отпереть и показать церковь. Одна девочка вызвалась сбегать за тетей Машей Титовой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85