В центре сохранились старинные торговые ряды: большое приземистое здание из побеленного кирпича. Широкие окна вплотную примыкают друг к другу и тянутся цепочкой. Они закрыты деревянными коричневыми ставнями с тяжелыми коваными петлями поперек. Перед рядами на стояках лежит бревно, к нему привязывают лошадей.
Это был город овса и кожи, сена и колесной мази, мучных лабазов и рогожных кулей.
Гроза, что так уверенно находила вечером, не дошла до Юрьева. Однако утром прыснуло на перегретый город редкими светлыми каплями, и не сильно, но устойчиво по всему Юрьеву запахло лошадьми: тонкой смесью запахов сена, дегтя, хомутов и лошадиного навоза.
В середине дня мы пришли в музей. Он помещается в монастыре, и нам пришлось пересечь внутренний двор монастыря, заросший травой. Трава теперь была большей частью скошена и лежала в валках. В дальнем углу монастырского двора девушка в легком открытом платьице и широкополой панаме разбивала, ворошила эти валки деревянными двоешками. Она подошла к нам. Ее круглое лицо загорело, несмотря на широкие поля панамы. В глазах девушки стояла полдневная, ленивая, разморенная синева. От нее пахло молодым сеном. Она оказалась сотрудницей музея Розой Филипповой. Быстро сменив двоешки на указку, Роза повела посетителей, то есть нас, по прохладным, отдающим сыростью залам музея.
Там мы узнали много интересного, главным образом о местах, прилегающих к Юрьеву. Поскольку мы побываем во всех этих местах, то и рассказывать о них лучше о каждом в свое время.
О соборе Роза Филиппова сокрушалась вместе с нами. Все письма (ее и директора музея) возвращаются для выяснения и принятия мер в область, область пока ничего не делает. «Вот упадет, тогда хватятся», – заключила Роза.
Из музея мы пошли осматривать ткацкую фабрику. Кроме простого интереса, был у нас еще интерес дополнительный, зародившийся не далее как утром во время моего бритья в парикмахерской. Подставив щеку под мыльную кисточку, я прислушивался к разговорам в других креслах, и не зря. У соседа моего, чернобрового парня в синей шелковой безрукавке, шел с парикмахершей любопытный диалог.
– Тебя освежить?
– Да надо бы помочить харю-то.
Шипение пульверизатора и довольное кряхтение.
– А в Колокше вчера все лягушки на берег попрыгали. – Парикмахерша хихикнула.
– Чего же они вдруг попрыгали?
– Как же, третья фабрика опять свою воду в реку спустила, вот и картина: идет дурная вода, а лягушки на оба берега выбрасываются, словно их кто горстями кидает. А то которая усядется на листе и дышит, никак не опомнится. Рыбе, конечно, каюк. Рыбе на берег не выпрыгнуть.
Ткацкая фабрика, оглушившая нас шумом сотен станков, до последнего времени вырабатывала шотландку, тот клетчатый материал, из которого шьются любимые рубашки геологов, туристов, альпинистов, корреспондентов, рыбаков и всех, в ком бьется романтическая бродяжья жилка.
В Москве было решено, что от шотландки легче всего перейти к гобеленовому ткачеству. И вот за каких-нибудь шесть-семь месяцев фабрика в Юрьеве-Польском стала крупнейшим предприятием страны по выработке гобеленов.
Расставили в корпусах новые – чудо современной техники – станки и сказали юрьевцам: «Нужно освоить!»
Юрьевцы думали недолго, уже в первые три месяца они дали шесть тысяч метров новой ткани. Речь здесь идет о тканях, которыми обивают диваны, тахты, диваны-кровати, оттоманки. Из них же делают портьеры. Разница с обычными тканями та, что в одном случае материя раскрашивается красками, или, как говорят, набивкой, в другом случае создается из разноцветных ниток. Нам долго объясняли и показывали, как получаются все эти цветы, узоры и орнаменты, но производство такое сложное, что с одного урока усвоить не удалось.
Объяснял нам его секретарь партийной организации Павел Федорович Веденеев. Он рассказал, что есть мыслишка освоить художественные коврики, те самые, что продаются сейчас на рынке людьми, приехавшими из-за границы. На рынке они сейчас по сто семьдесят рублей, а наши будут стоить пятьдесят.
– Нам хотелось бы поинтересоваться, как на красильной фабрике очищаются сточные воды. Можно?
– Отчего же. – Секретарь партбюро позвонил по телефону. – Дайте конный двор… Конный двор? Там легковая лошадь свободна? Подайте к подъезду.
Но мы отказались от легковой лошади и, попрощавшись с парторгом, пошли на красильную фабрику пешком. Идти пришлось довольно далеко, узкой тропой через капустные и картофельные огороды.
Начальник водоочистных сооружений – загорелый худощавый украинец, с полагающейся украинцу хитрецой в глазах, по фамилии Калько, встретил нас у ворот фабрики: ему уже позвонили, что будут гости.
– Я человек прямой и говорить буду прямо. В пределах наших возможностей мы очищаем воду добросовестно. Конечно, нужны биофильтры, но их нет как нет. Биофильтры – другое дело. Тогда хоть снова пей ту воду, а мы достигаем законной прозрачности, и только.
– Что же это за прозрачность и как вы ее достигаете?
– Сейчас все поймете в подлинности. Вот наша вода, как она есть. – Мы подошли к желобу, по которому хлестала черная, как чернила, с резкими химическими запахами вода.
– Эта дрянь стекает в подземный резервуар, оттуда мы ее качаем и одновременно добавляем в нее компоненты: негашеную известь и железный купорос.
«Одних этих компонентов достаточно, чтобы заразить воду, сделать ее ядовитой», – мелькнула мысль, но мы слушали, что же происходит дальше.
– И вот результат, – продолжал Калько, – вся чернота под действием компонентов свертывается в хлопья.
Действительно, мы увидели воду несколько посветлевшую, примерно цвета чая, в которой плавали как бы хлопья сажи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85