Вся родня её сильно любила и уважала, так и звали – Боженькина Мотя. А когда ей тридцать стукнуло, жених ей нашёлся, парень хороший, на семь лет моложе её, трудящий и благочестивый. Он её в церкви приметил, и сильно полюбил. И ведь уломал-таки родителей за неё свататься, уговорил. А она в ответ: – молиться за него всю жизнь буду, за то, что честь такую мне, калеке, оказал, а выдти замуж не могу, я Христу обет дала. А какой обет – не сказала – обет и всё. Ну, да её никто не принуждал, конечно, её и в своей семье за молитвы да за детей очень ценили. А парень тот через год женился, и очень удачно, всю жизнь счастливо жил, видно молитва Мотина за него сильная была. И умерла она блаженно. За год до смерти родных предупредила, потом за полгода напомнила и за месяц. А за три дня до смерти – прозрела. Напросила, говорит у Господа, напоследок всех вас посмотреть. За те три дня у неё, почитай, всё село перебывало – прощалась. Каждому наставление какое-нибудь сказала, совет о жизни дала. А, в третий день, сидя в креслице, вон в том, что на верандочке стоит, благословила всех и сказала: «прощайте любимые мои, у Господа свидимся, молитесь за меня, грешницу, за мной пришли уже». Вздохнула и отошла легко и тихо. Как Давид в псалтири поёт: «честна пред Господом смерть преподобных его».
– Нина! Ты что это гостя разговорами кормишь? Веди за стол завтракать. Доброе утро, Алексей!
– Доброе утро Семён!
– Прости Семёнушка! Оплошала! Лёшенька, к столу-то пожалуйте! Простите болтушку окаянную!
Вошедший хозяин дома, безспорно достоин быть описан не таким жалким бумагомаракой, как пишущий эти строки… Тут пожалуй и Лескова с Мельник-Печерским не хватило бы. Ростом Семён, фигурой и статью вышел – что твой Илья Муромец (не путать с уродливыми голливудскими «качками»), силища во всём теле, в его-то шестьдесят с лишком, так и переливается. Бородища из под глаз, зубищи «цыганские» – хоть на рекламу «Блендамеда», грива львиная, пальцы стальные – ох и рукопожатие! И при всём при этом глаза – как у младенца – чистые, ясные, ласковые, так и лучащиеся радостью и добротой.
Словом какой-то он весь – былинный, из детства.
Но в джинсах, и часы японские «родные», с компасом, термометром, барометром и прочими там прибамбасами, я такие у знакомого гонщика с «Кэмел трофи» видел, тоже бывшего однокурсника, серьёзные такие часики – долларов за шестьсот.
– Сынок подарил! Средний. – увидев как я разглядываю его часы засмеялся Семён, он у меня любит всякие подарки из командировок привозить иностранные. Тебе, говорит отец, в лесу без них не обойтись, и везёт: то ружьё итальянское, не скрою – бою хорошего, кучненького, «беретка» называется, то бензопилу шведскую, то снегоход немецкий, то – вот часы эти. Спаси его Гос-подь за заботу! Только я ведь ещё прадедом сызмальства в лесу приучен с одним ножом да коробочком соли по неделе, а то и по две бродяжничать. И заблудиться для нас Прохоровых в лесу стыдней, чем Нине в своём огороде. Было, правда, разок… но то уж – Божьим попущением. «Да бы аз не превозносился»!
– Как это – Божьим попущением? Расскажи, Семён Михалыч!
– Расскажу, попозже. Вот только хозяйку со снедью её уважим, а уж за чайком расскажу.
Если есть Рай, то чтоб меня там так кормили! Бывал я на всяких там фуршетах, бизнес-ланчах, обедах и ужинах, едал кухню японскую, китайскую, итальянскую, греческую, французскую, турецкую и какую-то ещё. Один раз с руководством «Газпрома» сподобился спецзаказанные деликатесы поглощать. Но это же всё – просто харчи из забегаловки привокзальной, рядом с неприхотливым завтраком покровского лесника, ласковыми руками любящей жены приготовленным. Нет. Опять мастер слова не меньше Чехова требуется. «Сирену» помните? Не помните так перечитайте!
Просто перечислю: окорок молодого дикого кабана томлёный с луком и чесноком в русской печи, картошечка молоденькая варёная, со сливочным маслом (домашним, естественно), посыпанная свежим укропом, рыжики жареные прямо со шкворчащей сковороды, груздочки солёные калиброванные «сопливистые», карп заливной с морковью и петрушкой, тертая репка с зелёной редькой со сметанкой (тоже домашней, конечно), кашка пшённая с черносливом, изюмом и дынькой сладкая, капустка квашенная с клюковкой и тмином, редисочка трёх сортов молоденькая, лучок и прочая зеленушка – полное блюдо, морс брусничный, кисель малиновый, клуб-ника и земляника и кувшинчик со сливками – отдельно, что-то ещё, уже не помню. Вот так. Свежести всё неописуемой, аромат с ног валящий.
Вобщем чуть мне конец не пришёл, хотя вроде только попробовал всего понемножку. Да! Ещё квас забыл с хреном, хлеб домашней выпечки и варенья из кружовника и китайских яблочек.
Причём, сам Семён кашки пшённенькой сьел из мисочки (у соседкиного кота в Москве – больше), свежей зелени несколько веточек, кваску кружечку да хлеба ломтик. Вот тебе и завтрак богатыря!
Видя моё помрачённое обжорством, осоловелое состояние, Семён помилосердствовав сказал Нине: – Чайку нам на веранду подай, на свежем воздушке посидим.
Помолившись, вышли на веранду (то есть молились Семён с Ниной, я из вежливости тоже перекрестился, кажется неправильно, но на это внимания не обратили). Мне досталось «мотино» кресло, Семён присел на изящной работы резную табуретку, Нина вынесла нам ароматный чай, благоухающий жасмином, смородиновыми почками и ещё чем-то мне неизвестным. Помолчали. Затем Семён, чуть вздохнув, и откинув назад со лба густую прядь чёрных с обильной проседью, волос начал:
– Я ведь, Алексей, не всегда по божески жить-то старался, было время – ох и чудил! В пятьдесят шестом, как демобилизовался, решил в городе счастья поискать, жизни красивой, «погулять».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49