С добродушной иронией они сложили эти миниатюрные пирамиды из посудомоечных машин, телевизоров и проигрывателей, а затем разукрасили их подсолнухами, тыквами и нектаринами – любовь и признательность жителей спального пригорода вряд ли могла найти для своего выражения более подходящие материалы. И в каждом из этих святилищ содержится клочок моего летного комбинезона либо крошечный обломок самолета – память о нашем совместном парении в шеппертонском небе и летательной машине, приводимой в действие человеком, машине, построить которую я мечтал всю мою жизнь и наконец построил, с их помощью.
Один из вертолетов делает пробный круг над городским центром, он уже так близко ко мне, что пилот и наблюдатель не могут не заметить, как сияет среди деревьев мое тело. Но вся их встревоженная суета не имеет ровно никакого смысла, да и их железная машина – тоже. В самое ближайшее время покинутых городов станет так много, что им и не сосчитать. Вдоль всей Темзы, по всей Европе, в обеих Америках и далее, в Азии и Африке, десятки тысяч подобных пригородов опустеют, когда их обитатели отправятся в свой первый настоящий – своими человеческими силами – полет.
Весь этот год меня обуревали мечты о полете.
Теперь я знаю, что эти тихие, обсаженные деревьями улицы суть взлетные полосы, только и ждущие, чтобы мы взмыли с них в то самое небо, которое манило меня семь дней назад, когда я подлетал на легкомоторном самолете к маленькому городку, уютно расположившемуся на берегу Темзы, когда я рухнул на нем в Темзу, чтобы спастись потом и от неминуемой, как казалось, смерти, и от всей прошлой жизни.
Глава 2
Я увожу самолет
Летом я устроился в лондонский аэропорт уборщиком самолетов. Несмотря на непрестанный шум и миллионные потоки туристов, протекающие через здание аэровокзала, я проводил свой рабочий день в полном одиночестве. Окруженный отдыхающими авиалайнерами, я бродил с пылесосом по пустым проходам, убирая всегдашний дорожный мусор – объедки, неиспользованные транквилизаторы и контрацептивы – все эти следы прибытий и отбытий, напоминавшие мне о моих собственных безуспешных попытках куда-нибудь попасть.
Двадцатипятилетний, я уже тогда отчетливо понимал, что все последние десять лет моей жизни были сплошной лавиноопасной зоной. Я раз за разом выбирал себе новый курс, следовал ему тщательнейшим образом – и неизменно врезался в ближайшую кирпичную стену. Странным образом я ощущал, что, даже попросту будучи самим собой, я исполняю чью-то чужую роль. И лишь мое маниакальное стремление разыгрывать из себя кого-то другого – в первую очередь притворяться летчиком, переодеваясь в белый летный комбинезон, найденный мною в каком-то шкафчике, – затрагивало край некоей невидимой реальности.
В семнадцать лет я распрощался со школой – меня исключили. Школ этих на моем веку было много, с полдюжины, и из каждой меня исключали. Учителя считали меня ленивым и задиристым, я же воспринимал взрослый мир как своего рода скучный, злокозненный заговор, участвовать в котором мне совершенно не хотелось. Совсем еще маленьким я попал вместе с мамой в автомобильную аварию; мама погибла, а у меня с тех пор слегка перекошено левое плечо. Со временем я стал даже утрировать свою кособокость, превратил ее в этакую воинственную манеру держаться; школьные дружки имели обыкновение меня передразнивать, но я эти шутки попросту игнорировал. Я представлялся себе новым видом человека, человеком крылатым, мне вспоминался бодлеровский альбатрос, осмеиваемый толпой, но не могущий нормально ходить только из-за своих непомерно огромных крыльев.
Любое обстоятельство могло разжечь мое воображение самым неожиданным образом. Не в меру просвещенный учитель биологии превратил нашу школьную библиотеку в настоящий кладезь всяческих ненормальностей и отклонений. В справочнике по антропологии я наткнулся на любопытный, трогательный в своей наивности ритуал плодородия: члены какого-то там племени выкапывают на пустоши ямку, а затем совокупляются с землей. Захваченный мысленно представленной сценой, я неделю ходил как потерянный, а затем глубокой ночью попытался проделать то же самое с гордостью школы – площадкой для крикета – и был застигнут на месте преступления, пьяный, в окружении пивных бутылок. Как ни странно, это злодейское покушение на ни в чем не повинный газон казалось мне куда менее диким, нежели ошеломленному директору.
Исключение из школы оставило меня практически равнодушным. Я уже многие годы жил уверенностью, что свершу однажды нечто совершенно необыкновенное, такое, что удивит даже меня самого. Я знал силу своих мечтаний. После маминой смерти обо мне заботились частично ее сестра, жившая в Торонто, а в остальное время – мой отец, преуспевающий офтальмолог, который был настолько поглощен своей практикой, что не всегда меня и узнавал. В результате я проводил так много времени в трансатлантических авиалайнерах, что черпал информацию об окружающем мире не столько из школьных уроков, сколько из кинофильмов, какие показывают во время рейсов.
Далее меня попросили из медицинского колледжа Лондонского университета. Было это уже на втором году обучения. Не знаю уж почему, но мне показалось, что труп, чью грудную клетку я вскрывал, подает признаки жизни. Мне удалось убедить в этом случившегося поблизости сокурсника, и мы с ним битый час таскали труп по лаборатории, пытаясь привести его в чувство. Я до сих пор наполовину уверен, что наши старания могли в конечном итоге увенчаться успехом.
Отец от меня отказался: мы с ним никогда не были близки, и я часто фантазировал, что моим настоящим отцом является один из первых американских астронавтов, что я зачат из семени, вызревшего в космосе, – мессианическая личность, рожденная беременной вселенной во чрево моей матери, – и тогда начался мой беспорядочный, шаг за шагом все более крутой слалом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66