Я поймал себя на том, что в голос смеюсь над самим собой, – мой недолгий полет завершился двойным фиаско. Добро бы я только потерпел аварию и чуть не угробился; в довершение всех радостей немногие свидетели этого происшествия, пытавшиеся, судя по всему, меня спасти, твердо вбили себе в голову, что я умер. Убежденность в моей смерти служила – пусть и диким, бредовым способом – удовлетворению некоей потребности, связанной, по всей видимости, с их бесцветным прозябанием в этом удушающе стерильном городке: каждый, угодивший в его лапы, бессознательно объявлялся мертвым.
Думая о Мириам (мне хотелось бы показать ей, какой я мертвый, посеять ребенка между этими скромными бедрышками), я миновал памятник жертвам войны и открытый плавательный бассейн. Центр города состоял из супермаркета и торгового молла, многоэтажного гаража и автозаправочной станции. Шеппертон, известный мне прежде только своими киностудиями, представлял собою общее место «сабурбии», олицетворенную безликость. Молоденькие мамаши таскали малолетних отпрысков по вечному маршруту, состоявшему из автоматической прачечной, супермаркета и молла, заправляли свои машины на автозаправке. Они любовались на себя в витринах магазина бытовой техники, демонстрируя свои стандартно прекрасные тела телевизорам и стиральным машинам, словно вступая с ними в тайную связь.
Глядя на этот богатый ассортимент грудей и бедер, я ни на мгновение не забывал о своем влечении, возбужденном аварией, психованной врачихой и слепой девочкой. Все мои чувства предельно обострились – запахи сталкивались в воздухе, витрины сверкали и резали глаза безумными красками. Я двигался среди этих юных женщин с органом почти на полном взводе, ежесекундно готовый взгромоздиться на кого-нибудь из них среди пирамид стирального порошка и бесплатных образцов косметики.
Небо над головой разгорелось, омыв благопристойные крыши текучим, как северное сияние, светом, преобразив главную улицу тоскливого пригорода в аллею дворцов и храмов. Головокружение и тошнота заставили меня прислониться к дереву. Я знал, что иллюзия скоро пройдет, и пытался решить, нужно ли остановить уличное движение и предупредить этих жвачно-задумчивых женщин, что они скоро будут уничтожены вместе со своими чадами. Я начинал привлекать внимание. Группа подростков остановилась и глазела, как я промаргиваюсь и судорожно сжимаю кулаки. Они смеялись над моим гротескным нарядом, над кладбищенским черным костюмом и веселенькими кроссовками.
– Блейк, подождите меня! – донеслось через головы издевательски хихикающих молокососов. Отец Уингейт шел ко мне с другой стороны улицы, тормозя машины властными взмахами руки; залитая призрачным, режущим глаза светом лысина сверкала, как начищенная каска. Он шуганул юнцов, а затем вперился в меня глазами, гневно и озабоченно, словно проклинал обстоятельства, вынудившие его прийти на помощь антисоциальной, потенциально опасной личности.
– Блейк, куда вы смотрите? Блейк!..
Спасаясь от этого странного света и этого странного священника, я перепрыгнул декоративный барьерчик, обогнул почту и помчался по боковой, застроенной мирными дачами улице. Отец Уингейт кричал что-то еще, но его голос быстро стих, потерялся среди автомобильных гудков и рева пролетающего лайнера. Здесь было спокойнее: ни прохожих, ни машин; любовно ухоженные садики – миниатюрные мемориальные парки, посвященные уютным домашним божкам – телевизору и стиральной машине.
К тому времени, как я вышел на северную окраину городка, свет улегся, померк. Прямо передо мной, за двумя сотнями ярдов непаханного поля, струилась широкая лента шоссе. На ближайшую въездную эстакаду сворачивала колонна грузовиков, за каждым – большой прицеп с деревянными, обтянутыми брезентом копиями старинных аэропланов. Когда этот караван воздушных фантазий, пыльных призраков моего собственного полета скрылся в воротах киностудии, я перешел окружную дорогу и направился к пешеходному мостику, пересекавшему шоссе. Желтый ракитник и маки терлись о мои ноги, мечтательно осыпая их истосковавшейся пыльцой. Они цвели на завалах лысых покрышек и вспоротых матрасов. Справа виднелся мебельный гипермаркет, двор, уставленный спальными гарнитурами, обеденными столами и платяными шкафами, по которому отрешенно бродили немногие клиенты, как туристы по скучному музею. Рядом с гипермаркетом была авторемонтная мастерская с площадкой, битком забитой подержанными машинами. Пыльные, с ценами на ветровых стеклах, они устало грелись на солнце – боевой авангард цифровой вселенной, где все будет исчислено и занумеровано, апокалиптического каталога, где найдется графа для каждого камешка под моими ногами, для каждой песчинки, каждого страстного, мечтающего о потомстве мака.
Теперь, покидая (наконец-то!) Шеппертон, – через какие-то минуты я перейду по мостику шоссе и поймаю автобус к аэропорту, – я чувствовал себя легко и уверенно, белые кроссовки казались мне крыльями, уносящими меня на свободу. Я задержался на секунду у бетонного столба с табличкой – цифровым клеймом бесплодной пустоши. Оглядываясь на этот душный, едва не отнявший у меня жизнь городок, я мечтал вернуться сюда как-нибудь ночью с баллончиком краски и напылить миллионы последовательных чисел на каждой садовой калитке, каждой магазинной тележке, каждом младенческом лбу.
Воспламененный этой фантасмагорией, я бежал, выкрикивая числа всему окружающему, водителям на шоссе, застенчивым облакам, ангароподобным павильонам киностудии. Несмотря на утреннюю катастрофу, я снова мечтал о полетах – летные курсы, военная авиация;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66