Люди уже вовсю разгуливали по телу великана, легко взбираясь по двум рукам-лестницам. С ладоней они поднимались к локтям, переползали через вздувшиеся бицепсы и попадали на плоскую равнину в верхней части гладкой безволосой груди. Отсюда они залезали на лицо, цепляясь за губы и нос, либо скатывались по его животу навстречу тем, кто оседлал лодыжки или расхаживал по колоннам бедер.
Мы продолжали идти по кругу сквозь толпу и остановились около вытянутой правой руки. В ладони подарком из другого мира лежало небольшое озерцо, многочисленные «скалолазы», спускаясь по руке, разбрызгивали воду ногами. Ладонь была испещрена линиями, и я попытался прочитать их, отыскать какой-то ключ к судьбе великана, но кожа разбухла, линии были нечеткими и ничего не могли сказать о личности великана и случившейся с ним трагедии. Огромные мышцы рук и мощные запястья едва ли говорили о том, что великан был натурой чувствительной, однако изящная форма пальцев и ухоженные ногти, симметрично подстриженные сантиметрах в пятнадцати от плоти, указывали на некую утонченность, это подтверждалось и греческими чертами лица, которое теперь облепили горожане как мухи.
Один парень даже взгромоздился на кончик носа, он размахивал руками и кричал что-то своим товарищам, но лицо великана все равно хранило незыблемое спокойствие.
Мы вернулись к берегу, сели на большой камень и продолжали смотреть на бесконечный поток прибывающих из города людей. На некотором удалении от берега собралось шесть или семь рыбацких шхун, и рыбаки в высоких сапогах шли по мелководью, чтобы поближе рассмотреть грандиозный улов, принесенный штормом. Позже появился отряд полицейских, без особого энтузиазма они попытались оцепить берег, но распростертое тело великана повергло их в крайнее изумление, и они удалились, забыв, по всей видимости, зачем сюда пожаловали.
Еще через час на берегу собралось не меньше тысячи человек, по крайней мере двести из них стояли или сидели на теле великана, мельтешили у его рук и ног, толклись на груди и животе. Голову оккупировала большая группа мальчишек, они пихали друг друга и скатывались вниз по щекам и подбородку. Двое или трое оседлали нос, а еще один ухитрился залезть в ноздрю и лаял оттуда по-собачьи.
Ближе к вечеру полиция вернулась и, раздвигая толпу, пропустила ученых из университета, специалистов по анатомии крупных млекопитающих и по биологии моря. Мальчишки да и почти все взрослые слезли с великана, лишь самые дерзкие не дрогнули и продолжали восседать на кончиках пальцев ног либо на лбу. Специалисты промаршировали вокруг великана, энергично кивая головами и обмениваясь мнениями, ведомые полицейскими, которые раздвигали стену обывателей. Возле вытянутой руки гиганта офицер полиции предложил ученым подняться на ладонь, но те поспешно отказались.
Вскоре они вернулись на берег, и толпа снова завладела великаном, он безраздельно принадлежал ей. В пять часов, когда мы уезжали в город, люди облепили его руки и ноги подобно густой стае чаек, пировавших на огромной дохлой рыбине.
Через три дня я поехал на побережье снова. Мои коллеги вернулись к своей работе в библиотеке и поручили мне вести наблюдения за великаном, а потом отчитаться перед ними. Возможно, они почувствовали, что я сам этого хочу, и меня действительно тянуло на побережье. Никакого извращения в этом не было, великан был для меня скорее живым существом, а не покойником, более живым, чем многие из тех, кто собирался, чтобы на него поглазеть. Отчасти меня завораживали его колоссальные размеры, огромные объемы пространства, занимаемые его руками и ногами, как бы подтверждавшими правильность форм моих собственных конечностей, но главным образом я был потрясен самим фактом его существования, фактом непреложным. В этой жизни много чего можно подвергать сомнению, но великан, мертвый или живой, существовал в абсолютном смысле: он позволял нам заглянуть в мир таких же, как он, абсолютных величин, а мы, наблюдатели с берега, были лишь их несовершенными и крошечными копиями.
На сей раз толпа была значительно меньше: человек двести–триста сидели на камнях, разложив перед собой еду, и лениво наблюдали за группами приезжающих, идущих по песку. Прилив подвинул великана ближе к берегу, развернул его головой и плечами в сторону суши, и он словно стал вдвое больше, рядом с его гигантским телом рыбацкие шхуны, покачивавшиеся возле его ног, казались игрушечными. Из-за неровностей песчаного дна спина великана чуть прогнулась, грудь как бы стала шире, а подбородок приподнялся, и облик его приобрел более героические очертания. Морская вода выбелила его кожу, которая к тому же разбухла, – в результате лицо великана разгладилось и слегка постарело. Черты этого лица были столь огромны, что не позволяли определить возраст и характер великана, но в первый приезд мне показалось, что это был благовоспитанный молодой человек скромного нрава, классические формы его носа и рта сказали мне именно об этом. Сейчас, однако, он выглядел много старше, где-то на средний возраст. Оплывшие щеки, толстый нос, вспухшие виски и сузившиеся глаза придали ему облик человека хорошо кормленного, зрелых лет, и я понимал, что тело великана только начинает разлагаться.
Я был зачарован тем, как великан меняется на глазах после смерти, словно скрытые в нем черты набирали силу при жизни и вот заявили о себе в кратком последнем резюме. Изменение это знаменовало собой начало конца. Великану не устоять перед всепоглощающим временем, в которое погружается все остальное человечество. Временем, конечными продуктами являются наши краткие жизни, подобные мириадам больших и маленьких брызг над вспененной пучиной.
1 2 3 4 5