Листья стали жесткими и яркими, чашечка цветка раздулась, лепестки ее туго натянулись. Орхидея испустила несколько резких бессвязных звуков.
– Прекрасная, но зловещая, – сказал я.
– Зловещая? – повторила за мной она. – Нет, гордая. – Она подошла поближе и заглянула в злобно шевелящуюся, огромную головку цветка. Орхидея затрепетала, колючки на стебле угрожающе изогнулись.
– Осторожно, – предостерег я ее. – Она чувствует даже самые слабые звуковые колебания.
– Тихо, – сказала она, делая знак рукой. – Мне кажется, она хочет петь.
– Это всего лишь обрывки тональностей, – объяснил я. – Она не исполняет музыкальных номеров. Я использую ее в качестве частотного…
– Слушайте! – она схватила мою руку и крепко сжала ее. Голоса всех растений в магазине низкой ритмичной мелодией слились в один поток, но один, более сильный голос, слышался над всеми: сначала он звучал тонко и пронзительно, как свирель, потом постепенно звук начал пульсировать, стал глубже и, в конце концов, разросся до мощного баритона, ведущего за собой хор других растений.
Я никогда раньше не слышал, как поет Паучья орхидея, и внимательно слушал ее. Вдруг я почувствовал что-то вроде легкого солнечного ожога, и обернувшись увидел, что женщина пристально смотрит на растений, кожа ее накалилась, а насекомые в глазах судорожно корчатся. Орхидея вытянулась в ее сторону, чашечка цветка поднялась, листья стали похожи на окровавленные сабли.
Я быстро обошел вокруг бака и выключил подачу аргона. Орхидея захныкала, в магазине начался кошмарный галдеж: оборванные ноты и голоса, срывающиеся с высоких «до» и «ля», слились в диссонанс. Вскоре тишину нарушал лишь едва уловимый шорох листьев.
Женщина схватила край бака и перевела дух. Ее кожа потускнела, существа в глазах перестали бесноваться и лишь слегка шевелились.
– Зачем вы ее выключили? – спросила она, тяжело дыша.
– Простите меня, – сказал я, – но у меня здесь товара на десять тысяч долларов, и подобный эмоциональный шторм в двенадцати тональностях может запросто выбить множество вентилей. Большая часть этих растений не приспособлена для оперы.
Она наблюдала, как газ сочился из цветочной чашечки, а листья один за другим опускались и теряли свой цвет.
– Сколько я вам должна? – спросила она, открывая сумочку.
– Она не продается, – ответил я. – Честно говоря, я совсем не понимаю, как она взяла эти октавы…
– Тысячи долларов достаточно? – спросила она, не отрывая от меня глаз.
– Не могу, – сказал я. – Без нее невозможно настроить другие растения. Кроме того, – добавил я, стараясь улыбнуться, – эта орхидея погибнет через десять минут, если вытащить ее из вивария. Да и все эти цилиндры и трубопроводы будут смотреться весьма странно в вашей комнате.
– Да, конечно, – согласилась она, внезапно улыбнувшись в ответ. – Я вела себя глупо. – Она в последний раз взглянула на орхидею и не спеша направилась к секции напротив, где продавались произведения Чайковского, весьма популярные среди туристов.
– «Патетическая», – наугад прочитала она на ярлыке. – Я возьму ее.
Я завернул скабию и вложил в коробку буклет с инструкцией, все еще глядя на женщину.
– Не волнуйтесь так, – сказала она весело. – Я никогда не слышала ничего подобного.
Я не волновался. Просто тридцать лет, прожитые в Вермиллион-Сэндз, сузили мой кругозор.
– Вы надолго в Вермиллион-Сэндз? – поинтересовался я.
– У меня сегодня первый концерт в клубе «Казино», – ответила она. Она рассказала, что зовут ее Джейн Сирасилайдз и что она – певица оригинального жанра.
– Почему бы вам не придти посмотреть на меня? – предложила она, и озорной огонек пробежал в ее глазах. – Я начинаю в одиннадцать. Может быть, вам понравится.
Я пришел на концерт. На следующее утро весь Вермиллион-Сэндз гудел от пересудов. Джейн произвела сенсацию. После представления триста человек клялись, что услышали все – от хора ангелов, поющих под музыку небесных сфер, до джаза. Что же касается лично меня, то, может быть, из-за того, что я слышал слишком много поющих цветов, я относился к этому более спокойно. Но теперь я знал, откуда появился на моем балконе скорпион.
Тони Майлз слушал «Сен-Луи блюз» в исполнении Софи Такер, а Гарри – Мессу си минор Баха-отца.
Они зашли в магазин и, пока я возился с цветами, делились впечатлениями от концерта.
– Изумительно, – воскликнул Тони. – Как ей это удается? Скажи мне.
– Гейдельбергская партитура, – восторгался Гарри. – Величественная, неподдельная. – Он с раздражением посмотрел на цветы. – Ты не мог бы утихомирить их? Они тут подняли адский шум.
Шум действительно стоял адский и, поразмыслив, я понял, отчего. Паучья орхидея полностью вышла из-под контроля и к тому времени, как я смог успокоить ее, окунув в слабый соляной раствор, она уже успела погубить кустарников более чем на триста долларов.
– Вчерашнее представление в «Казино» было ничто по сравнению с тем, что она устроила здесь, – рассказал я им. – «Кольцо Нибелунгов» в исполнении Стана Кентона. Эта орхидея сошла с ума. Я уверен, она хотела убить ее.
Гарри смотрел, как растение потрясает своими листьями, делая угловатые судорожные движения.
– Мне кажется, она настроена очень воинственно. Но зачем ей убивать Джейн?
– Ну не буквально, конечно. Ее голос, по-видимому, имеет обертоны, раздражающие чашечку цветка. У других растений такой реакции не наблюдалось.
Они ворковали, как голуби, когда она трогала их.
Тони внезапно вздрогнул от радости.
На улице блеснула ярким солнцем пышная огненно-желтая юбка Джейн.
Я представил ее Гарри и Тони.
– Цветы, похоже, сегодня молчат, – сказала она.
1 2 3 4 5 6