Середина русла, где из-под наносов песка и гальки выступали крупные белые камни, лежала как позвоночник доисторического ящера.
В нескольких милях от побережья он нашел Семичасовую Коломбину. Мертвыми, потускневшими зеркалами выступали из барханов стены четырех туристских отелей. Вокруг Школы изящных искусств барханы занесли плавательные бассейны, крыши дачных домиков едва выглядывали из песка. Около отеля «Оазис» дорога окончательно исчезла из вида. Холлидей остановил машину и по ступенькам поднялся в засыпанный пылью вестибюль. Всепроникающий песок кружевом стелился по кафельному полу, разводами и полосами облепил окрашенные в мягкие цвета двери лифтов, скрюченные листья засохших пальм.
Холлидей поднялся по лестнице на второй этаж, прошел мимо столиков и встал у окна. Зеркальная гладь запылилась и растрескалась. Казалось, что это неверное стекло переносит полупогребенные песком останки города в какое-то другое измерение, словно само пространство пытается компенсировать утрату пейзажем временной координаты, загоняя себя в немыслимое искривление.
Сразу решив обосноваться в этом отеле, Холлидей отправился на поиски воды и каких-либо оставшихся в городе запасов пищи. На вымерших улицах лежал толстый слой песка, песок переливался по ним в пересохшую реку. Кое-где из барханов виднелись помутневшие окна «ситроенов» и «пежо». Пройдя вдоль машин, Холлидей свернул в проезд, ведущий к Школе изящных искусств, угловатому зданию, белой птицей вздымавшемуся в небо на фоне красноватой завесы мглы.
В учебной галерее висели поблекшие репродукции картин десятка различных школ, по большей части – образы миров, утративших уже всякий смысл. Однако в небольшой отдельной нише Холлидей нашел сюрреалистов – Делво, Кирико и Эрнста. Эти странные пейзажи, вдохновленные снами, снами, утраченными им самим, наполнили Холлидея глубоким ощущением ностальгии. И в первую очередь – одна из картин, напоминавшая ему о раз за разом повторявшейся ночной фантазии – «Эхо» Делво, где статная, с классической фигурой женщина идет среди безукоризненно чистых и гладких руин. Бесконечное стремление, содержавшееся в этой картине, синтетическое время, порождаемое уменьшающимися, уходящими вдаль изображениями женщины, принадлежали миру его собственной, никогда не прожитой ночи. Найдя под одним из мольбертов старый этюдник, Холлидей начал снимать репродукции со стены.
По пути к наружной лестнице здания, пересекая крышу как раз над залом, Холлидей услышал музыку. Он вопросительно осмотрел фасады пустых отелей, чьи стены поднимались в закатное небо. За Школой изящных искусств, вокруг двух пересохших плавательных бассейнов, теснились домики, где жили когда-то студенты.
Добравшись до зала, Холлидей заглянул внутрь сквозь стекло двери и увидел ряды пустых сидений. Посередине первого ряда, спиной к нему, сидел человек в белом костюме и темных очках. Холлидей не мог сказать, действительно ли человек слушал музыку, однако когда минуты через три-четыре пластинка кончилась, тот встал и поднялся на сцену. Выключив проигрыватель, человек направился к Холлидею, темные очки отчасти скрывали чуть испытующее выражение высоколобого лица.
– Я Мэллори, – доктор Мэллори. – Он протянул сильную, хотя и узкую руку. – Вы остановились здесь?
Вопрос, казалось, подразумевал полное понимание мотивов впервые им увиденного человека. Опустив на пол этюдник, Холлидей представился, добавив:
– Я в «Оазисе». Приехал сегодня вечером.
Поняв бессмысленность последней фразы, он смущенно рассмеялся, но доктор Мэллори успел уже улыбнуться:
– Сегодня вечером? В чем, в чем, а уж в этом-то мы можем быть уверены.
Когда Холлидей поднял руку и показал старый двадцатичетырехчасовой «Ролекс», который он так и продолжал носить, Мэллори понимающе кивнул и поправил очки, словно желая получше приглядеться к собеседнику.
– Все еще пользуетесь этой штукой? А сколько, кстати, времени?
Холлидей взглянул на «Ролекс». Часы – одна из четырех пар, привезенных им с собой, – были аккуратно синхронизированы с эталонными, которые все еще шли в Гринвичской обсерватории, шли, отмеривая исчезнувшее время вращавшейся прежде Земли.
– Приблизительно семь тридцать. Пожалуй, верно. Ведь это – Семичасовая Коломбина?
– Ничего не возразишь. Забавное совпадение. Правда, сумеречная линия приближается, мне кажется, что прежде здесь было несколько позднее. И все же, пожалуй, это можно принять за точку отсчета.
Мэллори сошел со сцены, где его высокая фигура нависала над Холлидеем подобно белой виселице.
– Семь тридцать, по старому времени – и по новому. Вам придется остаться в Коломбине. Не часто измерения стыкуются подобным образом. – Он скользнул взглядом по этюднику. – Вы остановились в «Оазисе». Почему там?
– Там пусто.
– Хороший довод. Но ведь тут везде пусто. И все равно я вас понимаю; сперва, только приехав в Коломбину, я и сам поселился в этом отеле. Там очень жарко.
– Я устроюсь на сумеречной стороне.
Мэллори слегка наклонил голову, словно признавая серьезность слов Холлидея. Он подошел к проигрывателю и отсоединил провода стоявшего на полу автомобильного аккумулятора. Затем он положил тяжелый аккумулятор в широкую брезентовую сумку и протянул Холлидею одну из ее ручек:
– Вы можете мне помочь. У меня в домике есть маленький генератор. С подзарядкой много возни, но хорошие аккумуляторы попадаются все реже и реже.
Когда они вышли наружу, Холлидей сказал:
– Возьмите из моей машины.
Мэллори остановился:
– Очень любезно с вашей стороны, Холлидей.
1 2 3 4 5 6 7 8