Мои попытки более точно определить время встречи аннигилировали, натолкнувшись на ухмылку Куины: «Не забывайте, где вы находитесь. Наш уклад отвергает торопливость как примету империалистического образа жизни…»
Делать нечего — валяюсь в постели, слушая шум и плеск ливня. Чувствую себя посвежевшим и бодрым…
Ознакомился с меланезийской кухней. С досадой обнаружил, что бананы, запеченные в пальмовых листьях, кальмары в кокосовом молоке и сладкий картофель с сырой рыбой стоят примерно столько же, сколько яичница с беконом и стейк с помидорами…
Я долго не женился — опасался нарваться на мегеру. Все женщины в век тотального эгоизма до поры до времени скрывают свое хищное нутро. Тут тебе восторги от Моцарта и Баха, цитаты из Руссо и Байрона, нежность по отношению к встречному ребенку и слезливая забота об общем завтраке. Уставший от бремени борьбы и одиночества мужчина тает и сдается. Измученный бесплодными упованиями, он хочет верить, что найденная им самка облегчит его жизнь, будет понимать его и служить ему вечно, независимо от дурного настроения, невзирая на занятость и отвращение к нежностям после перегрузки спиртным в компании нужных людей…
Насмотревшись на семейную жизнь старшего брата, я не торопился связать себя обязательствами. Тем более что мне не доводилось сильно влюбляться. Я был рабом, я был заключенным. Кто имеет хотя бы поверхностное представление о том, что это такое — писательство, тот не осудит меня. Изо дня в день, окончив дела в торговой фирме по продаже пишущих машинок, я старался постичь тайны литературного ремесла, нередко доводя себя до полного изнурения. У меня не оставалось никакого запаса эмоций, тогда как любовь — ощущение избытка эмоциональных запасов.
Непосвященным литература представляется чем-то весьма доступным. Чего проще: взял карандаш и нацарапал смешную или поучительную историю? И вот оказывается, — после того как написано множество подобных историй и прочитаны лучшие писатели мира, — что весь этот труд почти не приблизил тебя к цели. Литература возникает из необыкновенного знания музыки людских отношений, цвета слов и стилевых ансамблей. Цепочка связанных между собою слов еще ничего общего не имеет с литературой, как клавиши рояля еще ничего общего не имеют с футами и сонатами…
Первый сборник стихов я издал на свой счет. Стихи не вызвали ни малейшего резонанса, и это заставило меня мучительно раздумывать о причинах всякого успеха и неуспеха. Я выпустил еще два романа, прежде чем мне открылось, что даже виртуозная техника письма — всего лишь техника извлечения нужных звуков, а до музыки еще далеко. Я понял и то, что музыка — наша личная позиция в борьбе за добро. Как и общественная жизнь, литература пронизана ожесточенной, но скрываемой чаще всего политической борьбой. Чтобы занять определенное место в литературе, я должен был занять определенное место в политической борьбе. Но этого как раз я и хотел избежать, убежденный, что читатель извлекает из книг не то, что суют ему в черепную коробку, — он освежает свои надежды, и только.
Мне было уже за сорок, когда я стал получать кое-какие предложения от издателей. Впору было засесть за создание шедевра. И тут в приемной какого-то адвоката мне подвернулась Анна-Мария. Скучая, мы разговорились, и через день проснулись в общей постели.
Боже мой, мы распускаем все паруса, преследуя счастье, и ни капельки не задумываемся над тем, что счастье — самое эфемерное сооружение. Рано или поздно приходится с ним расставаться, и расставание приносит больше мук, чем если бы мы жили, как жилось, без особенных взлетов и падений. Я знаю людей, которые не хотят счастья именно потому, что уже теряли его…
И вот когда мне показалось, что я нашел, наконец, свое счастье, у Анны-Марии обнаружилась опухоль желудка. Женщина быстро таяла. Она была обречена и догадывалась об этом. Может, именно поэтому у нее не завязывался плод. Во всяком случае, онколог, обследовавший Анну-Марию, связал это с психической травмой.
Понятное дело, я ухватился за последнюю соломинку, узнав, будто аборигены Австралии приостанавливают течение болезни, используя яд тайпана, необычайно ядовитой змеи. Даже кобра уступает тайпану.
Мы распродали имущество и отправились в Канберру, а оттуда — в Маккай. Разыскали знахаря, но он оказался шарлатаном…
Я прожил целый год в Австралии, не замечая ничего, кроме каменистого кладбища, возле которого шумели голубые эвкалипты. Наконец, я опомнился и стал собираться в Европу. У меня были уже необходимые визы, когда я прочел в газете обращение адмирала Такибае к деятелям культуры. Его превосходительство не обещал особых льгот и компенсаций, и тем не менее я тотчас решил принять предложение. Во-первых, отправляясь на Атенаиту, я оставался поблизости от Анны-Марии. Во-вторых, возвращаясь к писательскому ярму, мог рассчитывать на то, чтобы как-то унять свою боль. В-третьих, пора было сказать правду о людях своего времени с их унылым весельем и бесстыжей погоней за деньгами и властью. Смерть Анны-Марии многое изменила. Я постарел и полевел в своих убеждениях, хотя, как и прежде, не принимал лозунгов ни одной из партий…
В тропиках вечер переходит в ночь без проволочек. Наблюдая с галереи закат, я подумал, что поэту в Океании гораздо сложнее, чем поэту в средних широтах. Там восход и закат длятся одинаково долго. Томительные минуты гибели или нарождения света пробуждают в душе много волнений и много возвышенных слов…
В сумерках я не рискнул бродить по незнакомому городу — решил привести в порядок мысли перед встречей с Такибае.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131