.. И потом — мир жаждет новой философии…»
— Не спрашивать, но слушать отныне должен ты, Око-Омо, — строго сказал я. — Разве ты знаешь, как теперь сберечь человека?
Я предпочитаю разговаривать, глядя собеседнику в глаза. Я не видел Око-Омо, и это раздражало меня.
— «Теперь», — повторил Око-Омо. — Прежняя пацифистская болтовня — прежняя буржуазная подлость. И тогда, и теперь мир требовал классовой борьбы, непримиримости к тем, кто противится равенству!
— Все истины разрушены катастрофой!
— Ни одна из истин не разрушена, — возразил незримый Око-Омо. — Правды не существует без людей, это верно. Но мы живы. Значит, жива правда. И правда эта — все та же правда, которой так и не получили люди… Теперь мы живем иначе, — мы действуем и от всех друзей требуем действий. Мы не допустим более болтовни. И средство — равенство. Его у нас не было…
Я готов был броситься на Око-Омо и его прихвостней и разорвать их в клочья. Катастрофа переменила облик мира, а они тянули старую волынку. Они мне путали карты, лишали смысла мою пророческую миссию. Я знал, что Око-Омо никогда не согласится со мной. Мои идеи были близки к его идеям, но в то же время и противоположны. Око-Омо украл мои идеи, но, как всякий раб, не понял их…
— Что ты лично от меня хочешь? — спросил я.
— Лично — ничего, — помолчав, сказал Око-Омо. — Коммуна, интересы которой я выражаю этот месяц, нуждается в продовольствии, воде и оружии… Я знаю, в убежище этого добра в избытке. Вы должны помочь нам…
«Что он, с ума спятил? С какой стати я должен делиться бесценными, невосполнимыми благами? Кто они мне? И даже если бы были братьями, я бы еще крепко подумал… Разевать рот на чужое — разве это не империализм, о котором трещал Око-Омо?..»
— В убежище тоже коллектив. Я не имею права распоряжаться припасами… Или вы замыслили захватить убежище? Применить насилие, отнять воду и продовольствие, а людей убить?.. Но как это называется?..
Я говорил зло, захлебываясь в своей неприязни, и этого, конечно, нельзя было не заметить. Я понимал, что навлекаю на себя опасность, но я не боялся этих голодранцев. Входной ключ был спрятан мною — по инструкции — в отвинчивающийся каблук ботинка. Но не каждый, далеко не каждый сумел бы отвинтить этот каблук. Тут были свои секреты, придуманные досужими мастерами еще до катастрофы.
— Не все погибло от прежнего, — прокашлявшись, сказал Око-Омо, — не все. Но прежнее право, построенное на признании преимущества одних за счет других, его больше нет. Нет и морали, освещенной этим правом… Мы просим вас о посильной помощи, потому что она нам жизненно необходима. Мы умираем от голода и жажды, а у вас излишек, созданный отнюдь не собственными трудами…
— Но почему ты считаешь, что у вас больше прав на выживание, чем у других? — меня колотило от бешенства. — Речь идет о спасении человека как такового. Стало быть, надо обеспечить выживание тех, кто имеет шансы!..
— Вопросы можно продолжать до бесконечности, потому что они основаны на неверном понимании ситуации. И прежде человечество могло спастись только как целое. Только как целое оно может спастись и теперь. Сколько бы нас ни было, мы не смеем обрекать на смерть одних ради выживания других. Отныне все равны, и наш первейший долг — защитить равенство. Мы не хотим повторения прежней подлости, когда преимущества кучки заговорщиков привели к гибели всех… Мы признаем право на выживание лишь за теми, которые признают это право за другими. Эпоха эгоизма и неравенства исторически завершена. За нее уплачено слишком дорого… Если вы там, в убежище, не захотите по-братски разделить доставшиеся вам блага, мы разделим их сами, потому что у вас нет на них никаких особых прав. Эти блага захвачены в условиях дискриминации слабых. Эпоха односторонних преимуществ завершена…
Я понял его. Я понял, что Око-Омо и его люди — смертельные мне враги, что я уже вступил в борьбу с ними и в этой борьбе оправданы любые средства.
— Мистер Фромм, — сказал молчавший доселе Игнасио, — у вас есть ключ от убежища?
— Ключа нет, — схитрил я. — Мы уговорились, что мне откроют. Впустят меня…
— Хорошо, мы пойдем вместе, — сказал Игнасио.
— Это опасно. Нужен противогаз.
— У нас четыре противогаза.
Меня загоняли в тупик. Но я не собирался уступать! Нет, не собирался!
— Имейте, однако, в виду, что из убежища можно наблюдать всех, кто приближается к люку. Если они увидят, что я не один, они не откроют. Так мы условились…
— Кто в убежище?
Они ловили меня, располагая какой-то информацией, я чуял это нутром. Лучше всего в целях лжи было использовать искаженную правду.
— В убежище Гортензия и Луийя… И еще мужчина из бывшего окружения Такибае.
— Тогда все в порядке, — сказал Око-Омо. Но как-то неопределенно сказал, со скрытою мыслью.
— Не думаю, — возразил я. — Даже Гортензия и Луийя — уже не те люди, что были прежде. Совсем не те.
— Все мы не те, — сказал Игнасио, — все мы наново родились.
— Не будем терять времени, — сказал Око-Омо. — Игнасио, прекращайте подземные работы. Пусть все соберутся здесь. Возьмешь троих, наиболее крепких, и пойдете к убежищу. Сейчас нужно экономить силы.
Игнасио и тот, что задержал меня, — оба они ушли.
Они доверяли мне, так что положение мое не было безнадежным. Отдав автомат, я не остался безоружным. В кармане под мышкой был спрятан браунинг. Кроме того, я мог выдвинуть из ботинка нож с отравленным лезвием. Часы на руке можно было использовать как гранату. А дозиметр на груди служил одновременно газовым пистолетом и запасным фонарем.
О, люди, жившие накануне катастрофы, предвидели, что выживание потребует отчаянной борьбы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131