– Ты застал моих друзей за работой, – улыбнулась она, показывая на пчел, кружащихся над охапкой нарциссов. – Сначала они собирают нектар в свои сумки, где под воздействием сока, выделяемого их телами, он превращается в мед. Затем они извергают его в восковые лотки и выпаривают из него воду, подогревая крыльями. Получается чистый мед, который я обмениваю на шелк, драгоценности и золото. Твой Эвностий иногда дает мне за него браслеты. Но не подумай, что я тоже работаю. Я королева. – Она произнесла это с такой гордостью, что, казалось, на ее голове засверкала корона, а на плечах заколыхались пурпурные одежды.
– А что делает королева? – Икару хотелось, чтобы ее ответ был таинственным и волнующим, и он не разочаровался.
– Она живет, как цветок, только ради удовольствий. Она наслаждается нежностью ветерка и теплом солнца, любовью бабочек и бражников и всем тем, что составляет приятное и праздное существование растений. Но ей дано одно наслаждение, не известное цветам.
Икар с нетерпением ждал, что это за редкостное наслаждение.
– Это дар мужских объятий, – сказала она наконец, выговаривая каждое слово с такой осторожностью и любовью, будто они были сделаны из бесценного, тончайшего шелка. – Хочешь, я расскажу тебе о твоей красоте? И буду перечислять твои мужские достоинства до тех пор, пока перед твоим мысленным взором не предстанет прекрасный юный бог?
– Ты это действительно сделаешь? – спросил он. Это был лучший способ обрести уверенность в себе.
– Голова благородных пропорций в ореоле роскошных волос. Тело подростка, уже готового стать мужчиной, но пока еще его мужская сила скрывается под нежным пушком юности. – Эмбер внимательно смотрела на Икара, и в ее взгляде были и расчет, и страсть. – Дорогой, мне надоели бабочки. Я жажду диких безумств шмеля.
– Боюсь, тебе нужен не я, а Эвностий, – сказал Икар. – Думаю-то я, как шмель, но пока еще не научился жужжать.
Эмбер усадила его на один из подвешенных к потолку стульев, подала блюдо с цветочной пыльцой, подогрела над маленьким очагом вино в медном сосуде и влила в горячую жидкость мед.
– Выпей, – сказала она. – Наслаждение разольется по твоему телу с первой же каплей. Сильные крылья начнут биться у тебя за спиной.
Икар одним глотком осушил чашу. Что это? В тонкие тростниковые двери ворвался свежий ветерок? Или это биение его сердца раскачало стул, на котором он сидел, и освободило его из этой медовой комнаты, а заодно и из собственного тела? А может, все оставалось на своих местах и ему это просто почудилось?
Эмбер взяла его за руку, поставила на ноги и уверенно повела к груде цветов.
– Не бойся сломать их, – сказала она. – Они уже отдали свое золото и стали совершенно бесполезными.
Икару казалось, что он отлит из бронзы. Легкость исчезла, он вновь чувствовал свой вес, стебельки цветов вдавились в его обнаженное тело, и по нему поползла огненная улитка. Эмбер прикоснулась к его груди, рука ее обжигала, как горящий факел.
Но от гипнотического взгляда золотых глаз по всем его членам растекалась сонливость, и жесткие стебельки стали ласкать его, как маленькие холодные язычки. Он знал, что должен стиснуть Эмбер в своих объятиях и завладеть ее губами, как алчный Аякс. Он должен стать шмелем, а не бабочкой. Но он засыпал. Зоэ, подумал Икар с тоской, заставила меня танцевать, а Эмбер усыпила. Может, я в этом и не виноват.
Ее лицо приблизилось к нему – голодная золотая луна, которая поглотила его, унося в свои небеса…
Колокольчик звенел так настойчиво, ни на минуту не замолкая, будто висел не на двери, а на шее у коровы. Как только я открыл дверь, Пандия схватила меня за руку. Пояса на ней не было, сандалии совсем развалились.
– Эта женщина заманила его в свой улей, – прошептала она как раз в тот момент, когда к нам подошла Тея.
– Ты имеешь в виду трию?
Я даже не сразу понял, в чем дело. Королевы слишком миниатюрны для объятий кентавра или минотавра, а маленькие волосатые паниски не пользуются у них успехом. Но мальчик вроде Икара – почему же я не предупредил его? Почему не ответил на его вопрос в тот день, когда мы шли на пикник?
– Да. Он поднялся по лестнице к ней в дом и велел мне уходить.
– Покажи нам этот дом, – воскликнула Тея, и Пандия, глубоко вздохнув, храбро побежала перед нами, указывая путь.
Мы стояли под ульем. Он был плотно закупорен, и, казалось, попасть в него было так же невозможно, как достать черепаху, спрятавшуюся в свой панцирь. Лестница была поднята, дверь и окна закрыты. Вот тут-то и пригодился мой рост. Я ухватился за узкий выступ у самой двери и, подтянувшись, забрался на порог. Откинув в сторону тростниковую занавеску, я ворвался в дом. По комнате, как сироп, льющийся из чаши, растекался сладкий аромат. Он дразнил и расслаблял. Однообразное гуденье пчел напоминало жужжание мух, кружащихся над мертвым телом. Я обратил внимание на свернутую и брошенную у входа лестницу, а затем увидел бледного, как пена, Икара, лежащего в объятиях трии.
Я кинулся к нему, наступая на груды цветов. Пчелы с гудением разлетались передо мной в стороны, а затем, возвращаясь, жалили в ноги. Но я ничего не чувствовал и, схватив королеву за крылья, с силой оторвал ее от моего друга, как отрывают вцепившегося в рыбу краба. Она захныкала, но не стала защищаться. В ней было что-то глубоко отвратительное и хищное, нет, хуже, не хищное, ей не хватало смелости хищника, она охотилась лишь на беспомощных мальчуганов.
– Слишком поздно. – И она улыбнулась. – Я вдохнула смерть в его легкие.
– Опусти лестницу, – с трудом выговорил я. В моем голосе были гнев и мука.
Королева направилась к двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47