— Думаю, она любила твоего отца. Я знаю, что она любит тебя и твою сестру. В ее жизни важнее вас ничего нет. Не вешай нос! Ты мог бы быть мной. — Но последние слова я ему не сказал. Интересно, на что это похоже — быть Та Мингом? Иметь все что захочешь… Я не мог представить. Да и родиться богатым вовсе не обязательно, но иметь кого-нибудь рядом… все те годы… хоть кого-нибудь. Я перевел взгляд на свои шрамы.
Джиро медленно встал.
— Моя мама велела спросить тебя, будешь ли ты… думать о ней сегодня ночью.
— Да. Буду. Спокойной ночи, Джиро.
Он распрямил плечи, стараясь выглядеть не как мальчишка, но как мужчина.
— Спокойной ночи, Кот. — И он вышел.
Я сидел на кровати и слушал дождь. Спать не хотелось, но думать о Ласуль тоже не было настроения. Я с удивлением понял, что все еще думаю об Элнер, беспокоюсь о ней. Вытянув щупальце, я стал искать ее и, наконец, нашел. Она лежала в своей кровати, мучимая, как и я, бессонницей. Прописанному доком снотворному не удавалось утихомирить ее адреналин. Но мысль Элнер жила не в завтрашнем, не в сегодняшнем и даже не во вчерашнем дне. Она застыла далеко в прошлом, затянутом, как отражение в черном зеркале, мутной белесой дымкой, где образ красочного полдня, проведенного с человеком, которого она любила, окутывал Элнер дурманом, кружил голову, оглушал тоской; где личико беззаботно смеющейся Талиты наполняло ее скорбью. Мысли Элнер застыли там, внутри ее самой, откуда она была не в силах уйти, потому что прошлое становилось слаще всего на свете, когда Элнер, слушая дождь, уплывала в потоке воспоминаний…
Я опять встал и вышел, направляясь через темные пустые залы к ее комнате. Щель под дверью спальни золотилась тонкой полоской света. Я постучал.
— Да?.. — услышал я дрогнувший от удивления голос, почувствовал ее удивление внутри себя.
— Это Кот.
На минуту за дверью наступила тишина. Потом Элнер сказала:
— Входите.
Дверь не была заперта. Войдя в комнату, я вдруг страшно смутился. Но, Элнер, подняв голову, улыбнулась. В ее улыбке я уловил облегчение: она как будто успокоилась и обрадовалась, что я, наконец, пришел к ней.
Я слегка улыбнулся в ответ, соображая, как объяснить причину своего визита.
— Я слышал от Джиро, что вы заболели, мадам. И просто хотел узнать, буду ли я вам нужен завтра утром. И… спросить, не надо ли вам чего-нибудь сейчас.
— Да, — вдруг твердо и без всякого смущения произнесла Элнер. — Посидите со мной немного, если вам не трудно. Я нуждаюсь в живой душе сильнее, чем в чем бы то ни было. Это единственное, что никто не догадался мне предложить. Я чувствую себя ужасно одинокой и, вот, не боюсь говорить об этом вам. Думаю потому, что вы уже знаете о моем одиночестве и именно поэтому и пришли. — Внимательный взгляд Элнер заставил меня опустить глаза. — Спасибо, что навестили, — говорила Элнер, собирая разбросанные по кровати голограммы членов семьи: она попробовала составить из них себе компанию, но безуспешно.
Я сел на самый край покрытого гобеленом кресла, оглядывая комнату и все еще боясь что-нибудь разбить или сломать. Одинокая лампочка под абажуром цветного стекла давала мягкий и теплый свет. Мебель в комнате, как и во всем доме, была старой и изящной. Я стал вглядываться в висящий на противоположной стене женский портрет, вырезанный на деревянной доске. Длинные волнистые волосы женщины перетекали в обнаженные волокна дерева. Я перевел взгляд на голограммы, которые собрала Элнер: Джиро, Талита и Кельвин Та Минг.
— Я не думала об этом раньше, но иногда, наверное, быть телепатом — своего рода блаженство, — сказала Элнер. — Когда можешь знать, что тот, кого сейчас нет рядом, думает о тебе; знать, даже когда ты не можешь видеть и слышать его.
— Иногда. А иногда это значит просто подглядывать в окна домов, где ты — нежеланный гость. В стране слепых. Но, как вы однажды сказали, там хорошо, где нас нет. Так я полагаю.
И даже моя смешанная кровь — не совсем гид рана, не совсем человека — все же лучше, чем ее альтернатива… лучше, чем ничего.
Элнер, соглашаясь, улыбнулась.
— Да, я так считаю. Если я и одинока, то, по крайней мере, ко мне никто не лезет в душу.
Я все еще неуверенно забрался поглубже в мягкую уютную берлогу кресла.
— Когда я жил вместе с другими псионами, то бывало по-разному: и одиночество, и, если я того хотел, общие радости и горести. Это было… — Я посмотрел в свое собственное черное зеркало, стараясь уловить в нем хоть малую толику тех ощущений, которые приходят с обычными воспоминаниями. Но почувствовал лишь оцепенение. Наркотический сон…
Я заставил себя вспомнить Мертвого Глаза: насколько даже с ним — таким задерганным — было легче — говорить без слов, просто знать. Как это должно было быть тогда. И сейчас. Как это было у гидранов, пока человек не положил конец всему.
— Люди такие… — Я с трудом подбирал слова, хотя гораздо легче было бы — просто показать ей…
— Жалкие? — вполголоса проговорила Элнер. — Так вы подумали?
Встретив ее взгляд, я опустил глаза.
— Но ведь вы и сами жили так большую часть своей жизни. Разве нет? — тихо спросила Элнер. — Не могли читать чужие мысли. И разве такая жизнь не углубила в вас сочувствия к человеческой природе? Сочувствия… сострадания, на которое большинство людей почти не способно?
Я крепко зажмурился, когда внутри меня что-то вдруг оборвалось.
— Не знаю. Знаю лишь одно: никто из вас не может понять, что это значит на само» деле — обрести то, что обрел я, — после целой жизни, проведенной в Ничто, — и потом снова все потерять. Я не представлял, что все эти годы проходило мимо меня. Но теперь знаю.
Я понял наконец, почему для меня так важно быть телепатом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168