Есть, правда, и третья категория, состоящая из людей платящих, но она так ничтожна, что о ней и говорить не стоит. И все это ясно обнаружилось, когда Торнпипп сделал свой маленький обход, с улыбкой, которой он старался придать любезность, но которая тем не менее выражала злобу. Да и могло ли быть иначе, коль его лицо напоминало бульдога, а злые глаза и рот готовы были скорей кусать людей, чем целовать их?..
Понятно, что у оборванной толпы, не двинувшейся с места, не нашлось бы для него и двух копперов. Что касается тех зрителей, которые, увлекшись его красноречием, хотели остаться, но не намерены были платить, то они преспокойно от него отворачивались. Только пять или шесть человек кинули несколько мелких монет, что и составило сумму в один шиллинг и три пенса, — сумму, которую Торнпипп принял с презрительной гримасой… Что вы хотите? Приходилось довольствоваться этим в ожидании послеобеденного представления, обещающего быть выгоднее, и во всяком случае лучше уж было дать представление, чем возвращать деньги.
И тогда немой восторг зрителей разразился вдруг шумными аплодисментами. Руки усердно хлопали, ноги стучали, рты выкрикивали такие громкие «о! о!», которые, наверное, доносились до самого порта.
В это время Торнпипп ударил по ящику своей палочкой, после чего послышался жалобный стон, никем, однако, не замеченный. И вдруг каким-то чудом вся сцена оживилась.
Марионетки, движимые внутренним механизмом, точно ожили. Ее величество королева Виктория не сошла со своего трона, что было бы против этикета. Она даже не встала, но двигает головой, кивая своей короной, и опускает скипетр, точно дирижер, выбивающий такт. Что касается королевской семьи, то все члены ее быстро поворачиваются, раскланиваясь на все стороны, тогда как герцоги, маркизы, баронеты почтительно проходят мимо. Первый министр раскланивается перед господином Гладстоном, который в свою очередь отдает ему поклон. Важно двигается О'Конелль, за ним следует герцог Кембриджский, выделывающий какое-то характерное па. Затем идут все остальные лица, и лошади конной гвардии машут гривой и скачут, точно находятся не в зале Осборнского дворца, а в его манеже.
И вся эта карусель движется под дребезжащие звуки музыкальной шкатулки, которой недоставало несколько диезов н бемолей.
И, конечно, Педди, такой чувствительный к музыке, что Генрих VIII украсил даже арфой герб Зеленого Ирина, не мог остаться спокойным при этих звуках, хотя он предпочел бы услыхать вместо меланхоличных гимнов, составляющих национальные песни Соединенного королевства, какую-нибудь песенку их дорогой Ирландии.
Все это было на самом деле очень мило, и кто никогда не был в настоящих европейских театрах, того, понятно, это могло привести в восторг. И всеми овладело неописуемое воодушевление при виде этих движущихся кукол.
Вдруг от какой-то неисправности в механизме королева так поспешно махнула скипетром, что попала им по круглой спине первого министра. Тогда неописуемый восторг зрителей выразился громкими криками одобрения.
— Они живые! — сказал один.
— Недостает только, чтобы они заговорили, — сказал другой.
— Об этом лучше не сожалеть! — прибавил аптекарь, становившийся всегда демократом в минуты восторга.
И он был прав. Что бы было, если бы эти марионетки вдруг вздумали произнести несколько официальных речей!
— Хотелось бы мне знать, что заставляет их двигаться? — проговорил тогда булочник.
— Да кто же, как не черт! — заметил старый матрос.
— Конечно, черт! — закричали в один голос несколько убежденных матрон и торопливо перекрестились, глядя на священника, стоявшего в задумчивой позе.
— Да как же черт может поместиться в таком ящике? — заметил молодой приказчик, отличавшийся наивностью. — Ведь черт-то большой!
— Так он не внутри сидит, а где-нибудь тут, — сказала старая кумушка. — И показывает нам все представление.
— Нет, — ответил важно москательщик, — ведь вы сами знаете, что черт не умеет говорить по-ирландски!
Да, это одна из истин, в которых Педди вполне уверен. Торнпипп, несомненно, не был чертом, так как выражался на чистейшем ирландском наречии.
Однако, если здесь не было колдовства, то оставалось допустить, что все эти человечки двигались благодаря какому-нибудь внутреннему механизму. Но никто не видел, чтобы Торнпипп заводил пружину. В то же время была одна особенность, не ускользнувшая от внимания священника: как только движения замедлялись, сильный удар хлыста по ковру, покрывавшему низ тележки, приводил всех в прежнее оживление. Кому же предназначался удар хлыста, сопровождаемый всегда стоном?
Священнику захотелось узнать это, и он спросил у Торнпиппа:
— У вас в ящике, верно, собака?
Торнпипп посмотрел на него, нахмурившись, находя его вопрос лишним.
— Что там есть, то и есть! — ответил он. Это мое дело… И я не обязан никому объяснять…
— Положим, вы не обязаны, — заметил священник, — но мы-то имеем право предполагать, что собака приводит в действие механизм.
— Ну да, собака! — сказал угрюмо Торнпипп. — Собака во вращающейся клетке… и сколько я употребил времени и терпения, чтобы ее выдрессировать! А велика ли выгода? Мне, наверное, не дадут и половины того, что платят священнику за обедню!
В ту минуту, когда Торнпипп произносил эти слова, механизм вдруг остановился, к великому огорчению публики. Когда же Торнпипп хотел уже закрыть ящик, говоря, что представление окончено, к нему обратился вдруг аптекарь со словами:
— Не согласитесь ли вы дать еще одно представление?
— Нет, — ответил грубо Торнпипп, видя устремленные со всех сторон подозрительные взгляды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14