За время учебы в Магической Академии Руин совершенно отвык от подобной ерунды. С непривычки она показалась ему занятной, и принц прислушался.
И почти сразу речь зашла о женской красоте. Мужчины, не скрывая замаслившийся взгляд, умильно поглядывали на сидящих рядом дам, словно выбирали, и покачивали бокалами с красным вином… как известно, разговоры о женщинах следует вести именно под красное крепкое или игристое вино.
Представительницы прекрасной половины человечества вели себя по-разному – одни хихикали и строили глазки, другие незаметно прихорашивались, некоторые делали вид, будто не слышат, о чем речь, хотя на самом деле навострили ушки. Супруга правителя – Дебора из древнего Дома Диланэй – смотрела на окружающих почти оскорбленно. И дело было не в том, что она была скромна – пожалуй даже на оборот, – но она считала себя очень светским человеком. В вопросе, что именно прилично или неприлично говорить, она мнила себя главным знатоком.
Но спорить она не решалась. По виду Армана-Улла она поняла, что беседа ему нравится. Улл был большим дамским угодником. Если б не его суровый, даже злобный нрав, Дебора с радостью устроила бы маленький скандальчик, но это было невозможно. Леди Диланэй боялась мужа до тошноты. Вызывать малейшее его недовольство было чревато неприятными, очень неприятными последствиями. В придачу к злобному нраву Улл был еще и изобретателен.
Потому супруга правителя просто поджала губы и отвернулась.
А обсуждение женских прелестей шло полным ходом. Перебирались имена всех придворных дам, почти всех принцесс, даже супругу Армана-Улла упомянули, хоть это и было рискованно. Кто-то громогласный уже воспевал узкие бедра и высокую грудь последней любовницы правителя, а у кого-то дело шло к дуэли.
– Тихо! – крикнул один из лордов, молодой и шумливый Фарндо, вскакивая с места (вопиющее нарушение этикета, но правитель, поглощенный спором, не обратил на это внимания). Двадцати четырех лет от роду Фарндо стал полновластным хозяином огромных владений и всегда любил поразвлечься. Он посещал все балы и пиры, симпатизировал Руину, считал его верхом изящества и старался во всем ему подражать. – Уж если кто и может судить о женской красоте, так это его высочество.
– Руин, скажи! – крикнул еще один юный шалун благородных кровей. Видно, он выпил сверх меры, раз счел возможным обращаться к принцу на «ты» и по имени.
Арман-Улл нахмурился.
Большинство дам переглянулось с кислым видом. Принц, конечно же, назовет свою матушку красивей шей дамой провальского двора. Кого же еще? Если говорить откровенно, Дебора Диланэй была прелестной женщиной. Небольшого роста, с пышными формами и роскошными темно-каштановыми локонами, она обладала поистине очаровательным, по-детски трогательным личиком, огромными синими глазами, маленькими изящными ручками и ножками – и на редкость стервозным характером. Некоторые – самые снисходительные – полагали, что она стала та кой из-за вынужденного супружества с человеком, которого терпеть не могла. Арман-Улл ведь никогда не скандалил с женой – он ее просто бил, поэтому, досаждая нелюбимому мужу, Дебора могла прибегать лишь к мелким пакостям, и то нечасто.
В оковах безнадежно-тоскливой жизни, в тисках насилия характер, конечно, не улучшается. Только никто в Провале супругу правителя не жалел. И не любил.
Кроме ее детей.
И уж этого триумфа у Деборы никто не смог бы отнять. Руина знали как человека с безупречным вкусом. То, что он назовет красивым, прослывет таковым надолго. Сам того не желая, предпоследний сын провальского властителя стал законодателем моды. Леди Диланэй, позабыв, что спор о женской красоте неприличен, слегка приосанилась.
А душу Руина донимали противоречивые чувства. С одной стороны, эта толпа жадных, похотливых придворных, которые и на этот раз надеются поразвлечься за чужой счет, вызывала его омерзение. Хотелось встать и отхлестать их по жирным щекам. А начать с отца. Одновременно принц чувствовал, как растет в глубине сердца раздражение против матери, которая никак не может научиться быть последовательной, на сестру, взгляд которой всегда выражал испуг. Моргана могла бы быть потверже.
Он и сам в эту минуту не понимал, что хочет невозможного. Откуда ей, выросшей в атмосфере тирании, научиться гордости и силе? Руин не был вспыльчив, но если уж в нем зарождалась злоба, то она становилась всеобъемлющей. Может, оттого он и принял вызов, и встал, готовый отвечать, хотя в любом другом случае просто проигнорировал бы подобный вопрос.
Принц чувствовал на себе внимательные, рассеянные или хмельные взгляды. В нем гуляла будоражащая кровь удаль.
– Что ж. Хотите знать мое мнение? Извольте. Я считаю, что самая прекрасная женщина в Провале – это моя сестра. Моргана.
На миг в трапезной стало тихо. В абсолютной тишине было слышно, как жужжит, стучась о стекло, большая муха. Моргана, решив, что ослышалась, подняла на брата недоумевающий взгляд.
– Хе, – вырвалось у правителя. Он нагнулся чуть вперед. – Я не ошибся? Ты назвал свою сестру?
– Да. Моргану.
Арман-Улл вздернул голову, медленно, словно марионетка в руках кукловода, завалился назад, на спинку трона, и расхохотался. Это стало сигналом к общему веселью. Грохнули все разом. Мужчины, не стесняясь дам, разевали рты, размахивали руками и хлопали себя по коленям, дамы, забыв об этикете, заливались чуть ли не жеребячьим гоготом, и даже супруга правителя, мать злосчастной дурнушки-принцессы, рассмеялась, снисходительно посмотрев на покрывающуюся нервными алыми пятнами дочь.
Моргане стало жарко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17