- Он игриво похлопал его пальцами по щеке. - Это означает, что ты арестован, жирный педик.
- Но это абсурд. Я никогда никому не писал никаких писем. И я не гомосексуалист.
- Если ты не гомосексуалист, - ухмыльнулся Беккер, - тогда я мочусь не через член. - Он достал из кармана два письма, которые я ему дал, и угрожающе помахал ими перед лицом Ланге. - А эти письма ты что, писал Деду Морозу?
Ланге попытался схватить письма, но промахнулся.
- Какие плохие манеры! - И Беккер снова ударил его по щеке, на этот раз сильнее.
- Где вы их взяли?
- Я ему дал.
Ланге бросил на меня взгляд, затем еще один.
- Постойте-ка, - сказал он, - я знаю вас. Вы - Штайнингер. Вы были там в тот вечер в... - Он запнулся и не стал договаривать, где он видел меня.
- Совершенно верно, я присутствовал на вечеринке у Вайстора. И кое-что знаю о том, что там происходит. А вы поможете мне узнать остальное.
- Кто бы вы ни были, вы зря теряете время. Я вам ничего не скажу.
Я кивнул Беккеру, и он снова начал избивать его. Я бесстрастно наблюдал, как он снова ударил его дубинкой по коленям и лодыжкам, а затем нанес один легкий удар в ухо, ненавидя себя за то, что стал следовать лучшим традициям Гестапо, и за то, что ощущал в своей душе нечеловеческую жестокость. Я велел ему прекратить.
Ожидая, пока Ланге перестанет всхлипывать, я немного прошелся взад-вперед, заглядывая в комнаты. В отличие от внешнего вида, в интерьере дома не было абсолютно ничего традиционного. Мебель, ковры и картины - всего было в изобилии, и все очень дорогое и современное, таким домом можно любоваться, но жить в нем неудобно.
Увидев, что Ланге взял себя в руки, я сказал:
- Ничего себе домик! Не в моем вкусе, но, вероятно, я несколько старомоден. Знаете, я один из тех неуклюжих людей с опухшими суставами, которые, четким геометрическим формам предпочитают личный комфорт. Держу пари, однако, что вам здесь действительно удобно. Как вы думаете, Беккер, ему понравится наш "бак" в Алексе?
- Камера? А что, в ней много четких геометрических линий, комиссар. Одни железные прутья на окнах чего стоят!
- Не говоря уж о той богемной публике, которая там собирается. Благодаря ей ночная жизнь Берлина знаменита на весь мир. Насильники, убийцы, воры, пьяницы - там полно пьяниц, они блюют, где придется.
- Вы правы, комиссар, это действительно ужасно.
- Вы знаете, Беккер, мне кажется, мы не можем отправить туда такого человека, как господин Ланге. Думаю, ему там совсем не понравится, правда?
- Какие же вы негодяи!
- Уверен, он там и ночи не протянет, комиссар. Особенно, если мы выберем ему из его гардероба что-нибудь этакое. Что-нибудь артистическое, подходящее для такого чувствительного человека, как господин Ланге. Возможно, даже немного косметики, а, комиссар? С губной помадой и румянами он будет выглядеть просто великолепно. - И Беккер громко заржал - просто садист какой-то.
- Я думаю, вам лучше поговорить со мной, господин Ланге, - сказал я.
- Вам не удастся запугать меня, негодяи. Слышите? Не удастся.
- Это очень печально. Поскольку, в отличие от криминальассистента Беккера, мне не доставляет удовольствия мысль оптом, что кому-то придется, страдать. Но боюсь, у меня нет выбора. Я хотел сделать, как лучше, но, откровенно говоря, у меня просто нет на это времени.
Мы поволокли его наверх, в спальню, где Беккер, порывшись в огромном платяном шкафу Ланге, подобрал для него одежду. Когда он нашел румяна и помаду, Ланге громко зарычал и метнулся ко мне.
- Нет! - закричал он. - Я этого не надену.
Я схватил его руку и завернул ее за спину.
- Вы сопливый трус, черт вас дери, Ланге. Но вы это наденете, или мы повесим вас вниз головой и перережем горло, как поступили ваши друзья со всеми этими девушками. А потом мы, может быть, возьмем да засунем ваш труп в пивную бочку или старый чемодан и посмотрим, как будет чувствовать себя ваша мать, когда ей придется опознавать труп спустя шесть недель.
Я надел ему наручники, а Беккер принялся наносить ему на лицо косметику. Когда он закончил, то в сравнении с Ланге Оскар Уайльд выглядел бы скромным и незаметным учеником драпировщика из Ганновера.
- Поехали, - прорычал Я. - Отвезем эту шлюху в ее отель.
Мы нисколько не преувеличивали, когда описывали ночной "бак" в Алексе. Наверное, в любом большом городе в полицейском участке есть такая камера. Но поскольку Алекс - полицейский участок очень большого города, следовательно, и "бак" здесь очень большой. Он просто огромен, как средних размеров кинотеатр, только вот кресел здесь нет. Нет здесь ни лавок, ни окон, ни вентиляции. А есть только грязный пол, грязные параши, грязные решетки, грязные люди и вши. Гестапо держит там многих своих арестантов, для которых не хватило места на Принц-Альбрехт-штрассе. Орпо отправляет туда на ночь пьяных, там они дерутся, блюют и отсыпаются. Крипо использует это место так же, как Гестапо использует канал: это сливная яма для человеческих отбросов. Ужасное место для человеческого существа! Даже для такого, как Рейнхард Ланге. Мне пришлось постоянно напоминать себе о том, что сделали он и его друзья, об Эммелин Штайнингер, лежащей в бочке, словно гнилая картошка. Некоторые из заключенных засвистели и стали посылать воздушные поцелуи, завидев, как мы тащим его вниз, а Ланге побелел от страха.
- Господи, вы ведь не оставите меня здесь?! - взмолился он, вцепившись в мою руку.
- Тогда колись. Расскажи о Вайсторе, Ране и Киндермане. Подпишешь заявление - и получишь прекрасную камеру на одного.
- Я не могу, не могу. Вы не знаете, что они со мной сделают.
- Нет, но я знаю, что сделают с тобой эти, - сказал я и кивнул на людей за решеткой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90