Такая, значит, веселая национал-социалистическая шутка. – Пьесе далеко до конца, – не уставал витийствовать Олег Николаевич. – Ее теперь играем мы, и мы сыграем ее. А вы, Иван Петрович, станете нашим Кином, нашим Качаловым, нашим Смоктуновским.
– Я не хочу… – Что-то робок был сейчас Ильин, что-то шибко подавлен, да и Ангел ему ничем не хотел помочь. – Я хочу домой. На Полянку хочу.
– Еще одно поймите: вам здесь нельзя оставаться. Это раз. А два: вы должны помочь своей настоящей Родине, которая дала вам приют в тяжкий час и, будем честны, ни разу не посягнула на ваши законные человеческие права. За это надо платить. Час расплаты близок…
И Олег Николаевич толкнул стеклянные двери с красными крестами, распахнул их, пропуская вперед Ильина, а из белого-белого больничного пространства на них поехала сверкающая хромом и никелем, а также крахмальной белизной простынь каталка, которую легко катили два могучих медбрата. Не исключено – те, что были утром в карете психпомощи. Не исключено. Ильин их лиц не запомнил. А Ангел молчал, как в танке.
Каталка подъехала к Ильину, медбратья подхватили болезного под микитки и шлепнули плашмя на крахмальную простыню.
– Я не хочу! – истошно заорал Ильин, еще не зная даже, чего это он не хочет. А синевласка Мальвина, одетая теперь в столь же крахмально белый халат, подступила к нему из света – со шприцем в руках. Медбратья уже застегивали крепкие металлические держалки на запястьях и лодыжках Ильина, намертво приторачивая его к каталке, уже задирали штанину, обнажая худую икру, а Мальвина, прицелившись, ткнула иглу в мышцу. И свет померк сразу и, не исключено, навсегда.

ВЕРСИЯ

В 1992 году в Москве прошел открытый судебный процесс над пятеркой врачей-психиатров, в частной клинике святой Ксении Петербуржской испытывавших сильнейшие психотропные средства на добровольцах-бомжах. Средства эти позволяли полностью управлять психикой испытуемых, превращали их в роботов, которые жили на самом деле как обычные люди, не подозревая даже о том, что они кому-то подконтрольны. Но в нужный момент можно было включать команду… Проект получил наименование «Зомби»; по слухам, просочившимся в газеты, но не всплывшим доказательно на процессе, он финансировался гебе или военными, писали о процессе все кому не лень. Пятерка врачей вела себя как Зоя Космодемьянская, никого и ничего не выдавала, ребята все на себя брали: не знаем, сами умники, никого за нами не имелось, – и получили они смехотворно мало. По два года минус восемь месяцев следствия и суда. Получили, приняли смиренно приговор и… исчезли. Из мира. Из прессы.

ФАКТ

Ильин читал о процессе, но близко к сердцу не принял. Далек он был от всяких психманипуляций, если не считать невинную амнезию, которая тоже шла по психведомству. Но что амнезия! Так, ерунда. А тут – зомбирование. Тут – преступление. И черт с ним. Ильину-то что до него? Он уже вовсю в котельной шуровал, а там от постоянного гула, от начальственных телефонных проверок, от дурного запаха, от мешанины всей этой долбаной, разбавленной любимым «Хейнекеном» Тита, сам легко зомби станешь… Да кто знает, может, амнезия Ильина не проходила как раз от вредного окружения? Может, работай он где-нибудь в культурном месте, в театре, например, или в ресторации официантом, он бы давным-давно вылечился и не вспоминал о науке психиатрии. Ан нет, не судьба.

ДЕЙСТВИЕ

Ильин медленно всплывал на поверхность теплого и глубокого водоема – то ли пруда, то ли озера, то ли бассейна. Вода была черной-черной; как Ильин ни старался, он ничего не мог разглядеть сквозь ее толщу, которая и мыслилась именно толщей – осязаемой, вязкой и жирной. Будто глицерин, а не вода. Ильин не чувствовал ни рук, ни ног, а может, и не было их, может, он уже умер, и так именно выглядит путешествие на небо, где у врат рая в ожидании очередной партии неопокойников бродит хмурый Петр, побрякивая сейфовыми ключами на стальном кольце.
Ильин силился вспомнить, как он умер, но в голову ничего не приходило, пустой оказалась голова, пустой и гулкой, как медный кувшин, из которого выгнали Хоттабыча. Хоттабыч, то есть Ангел, куда-то исчез, и Ильин всплывал на поверхность неба один, как если бы катапультировался из своего «МИГа», а сука катапульта не сработала, задушила перегрузками.
Тепло было Ильину, тепло и спокойно.
Только трясло.
Похоже, путь на небо лежал сквозь турбулентные воздушные потоки, хорошо знакомые любому летуну.
Как, однако, менялись сравнения! Только что – бассейн, а теперь – турбулентность атмосферы. Это доказывало, что Ильин не потерял способности мыслить афористично – тем более что через секунду оказалось, что ни бассейном, ни турбулентностью не пахло, а лежал Ильин на упругом водяном матрасе, по-прежнему прикованный за руки и за ноги к стальным перильцам, удерживающим оный матрац от преступного сползания на пол, в левой руке, в вене торчала игла от капельницы, а сама капельница висела под низким потолком и раскачивалась, потому что самолет шел на посадку.
Итак, слово означено: самолет.
И тут Ильин все вспомнил. Все – до последней точки, оставленной, извините за банальность метафоры, метким шприцем Мальвины в икроножную мышцу левой ноги уже прикованного к каталке Ильина. Значит, потом он вырубился, потом его загрузили в самолет, судя по антуражу – не очень большой, комфортабельный, пассажирский вариант «Боинга-727» или что-то вроде, где вместо кресел располагалась хорошо оборудованная лечебница. Впрочем, кресла были тоже. Ильин, повернув голову – а поворачивалась она на диво славно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59