– Хочу знать, где живу.
– Страна, блин, Лимония! – орал Тит. – Человек проходит как хозяин! – орал Тит. – Народ, блин, и партия едины…
– Это я знаю, – отвечал Ильин. Это он знал всегда, хотя Тит и имел в виду другую партию.
– А коли знаешь, чего мудришь? Истина, Маугли, не в книгах, а в пиве.
Пиво в России, спасибо немцам, варили славное и привозили тоже славное – спасибо голландцам, датчанам и всяким прочим шведам, пива в России было – залейся, а Ильин искал истину – в брошюрках об истории национал-социализма в России, в скучных учебниках по новейшей истории для вузов, в мемуарах старых пердунов из вермахта. Псих, точно знал Тит…
Ну да ладно, к черту подробности!..
Когда Ильин ввалился в котельную, Тит сидел у пульта, а на пульте, на бумажной тарелочке, очищенная вобла имела незаконное место, креветки тоже, сам же Тит залпом дул «Хейнекен» из банки и глядел зверем.
– Прости, Тит, опоздал, – констатировал Ильин, стаскивая куртку. – Чуть было под машину не залетел.
– Ну и залетел бы, – рявкнул Тит, очень он был сердит на Ильина за пятиминутное всего опоздание, – психом больше, психом меньше…
– Чего ты завелся? Пять минут всего… На самолет опаздываешь?
– Ты что натворил, козел?
– Что я натворил? – удивился Ильин, теперь уже натягивая красный казенный комбинезон с вязевой надписью «Россия» на груди. Страховое общество блюло символику.
Тит сдавил в кулаке банку из-под пива, швырнул ее в корзину для мусора. Попал. В корзине, машинально отметил Ильин, из мусора были только смятые банки, штук, может быть, десять. Тит пил много.
– Сядь, – уже спокойно сказал Тит. Ильин сел на вертящийся стул у пульта.
– Сел.
– Тебя гебисты ищут.
– Ищут? Что я, гриб, что ли? Адрес известен… А потом, ну и пусть ищут, впервой разве?
– ТАК, – выделил голосом, одни прописные буквы, – впервой.
– Как так?
– Волками… – Не слезая со стула, дотянулся до холодильника на стенке, открыл, достал очередную банку с пивом. – Будешь?
– Потом, – отмахнулся Ильин. – Что значит волками?
– Не знаю, не могу объяснить. Чувствую: что-то они унюхали, что-то знают, что я не знаю, и не знаю, знаешь ли ты, Маугли… Что, Маугли, что?..
Ильин видел: Титу страшно. Тит любил Ильина, невесть отчего любил и боялся за него – до оторопи. Считал, пропадет Маугли в большой деревне. А может, думал иной раз Ильин, Тит – собственник, жадюга, кулак, однажды нашел в болоте бесхозного человечка, ему бы мимо пройти – ан нет, пожадничал, подобрал, отмыл, отдраил – хрен теперь кто отнимет. Лишнее внимание гебистов волновало Тита: вдруг да заберут ВЕЩЬ!..
Самому Ильину страшно не было. Все, что с ним могло в жизни случиться, уже случилось. Ильин жил по инерции, жил ВЕЩЬЮ Тита, не своей жизнью жил, а своя осталась невесть где. Да и была ли она?.. Иногда Ильину снилась мама, но снилась давней, молодой и здоровой, где-то на даче в Ашукино, мама с черно-белой фотографии, смеющаяся в объектив фотокамеры «Смена», подаренной Ильину аж в седьмом классе. Старая мама, послеинфарктная, трудноподвижная, больная, постоянно ворчащая, не терпящая, когда Ильин улетал на полеты надолго, настоящая мама, а не с мертвой фотки, не снилась никогда.
Ильину вообще, не снились цветные сны, а чего, спрашивается, бояться человеку, которому не снятся цветные сны?..
– Что они могли унюхать? – усмехнулся Ильин. – Я ж вот он, бери живьем… Кстати, искали бы – пришли бы домой. Чего это они кругами ходят? Тебе звонили?
– Вот и я о том, – Тит припал к банке и, мощно катая кадык, высосал ее опять залпом. Смял, кинул, попал. – А они, угадал, мне звонят: как вы находите вашего подопечного? Не замечали ли чего-нибудь странного в его поведении? – мерзким тонким голосом, будто с ним кастрат по телефону разговаривал, так он, значит, гебистов представлял. И уже своим басом: – А чего я нахожу? Я ж ни фига не нахожу. Я им про тебя каждую пятницу докладываю, ты же знаешь, и ничего странного, ты же знаешь. Фиг ли они проснулись, гады?.. Я их спросил: чего вы ко мне? Звоните самому, он же живой все-таки, не помер пока. А они смеются: позвоним, конечно, позвоним и придем, куда ж он денется, дурачок наш прикинутый… Слушай, Иван, вспомни-ка, может, ты в морду кому-либо сунул, а? Может, трахнул кого не того. Может, с бабой был и чего-то не то ляпнул? Ты же псих… Хвоста за тобой нет, не заметил?
– Нет, – засмеялся Ильин. – Детективов начитался, Тит, совсем с ума слез, а меня психом называешь. Откуда хвост, ты что? И с бабой я сто лет не был, и не дрался ни с кем, я ж вообще не дерусь, сил нет, какой из меня боец!.. И перестань ты трястись, иди домой, выспись как следует, а я отдежурю и к тебе прирулю, в баню пойдем, в Сандуны, хочешь в баню, Тит? А если гебисты придут, так я вот он, чего с меня взять, пусть спрашивают, о чем надо, я все равно ничего не знаю. Ты не дрейфь, Тит, иди, говорю, домой, иди, вон глаз у тебя красный, как светофор, лопнешь ты от пива, Тит… – уговаривал, как маленького.
И уговорил. Тит встал, расстегнул «молнию» комбинезона – уходить в них домой не полагалось, их оставлять в специальном именном шкафчике полагалось, чтоб носились дольше. Тит вроде успокоился, уболтал его Ильин. Вот и сказал умиротворенно:
– Там, в холодильнике, – пиво и креветки, хорошие креветки, большие, уже чищенные. Ты поешь… – И вдруг вскинулся: – А коли арестуют?..
– За что?
– Они знают – за что.
– Они знают, а я нет. Не бери в голову, Тит, арестуют – принесешь передачку. Встанешь в пикет на Лубянке. С плакатом: «Свободу Ивану Ильину, узнику совести!» Найдешь корреспондентов Би-би-си, «Голоса Америки» и «Радио ЮАР» и наговоришь им про права человека. Схавают на раз… Не те времена, Тит, Гитлер аж в пятьдесят втором помер, на дворе, Тит, развитой национал-социализм, плюрализм и демократия, а в концлагерях сейчас только урки срока тянут, политических давно нет…
– Ага, точно, политические в психушках маются, это, блин, тоже не сахар…
– А все ж не зона…
– То-то ты в зоне бывал, не вылезал прям… – уже опять умиротворенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59