Гроссмейстерам, конечно, дали по шапке – Уоррена перевели куда-то пониже, Тейлора подобрали промышленники – где-то командует у них сыском и черными списками, ну а Бигль пока не у дел. Ждет назначения.
– Мак-Брайт уцелел?
– К счастью. До него так и не добрались – не оставил следов. А Док у нас.
– Слышал.
– Такому трудно в подполье – слишком заметен. Но рвется назад. Не знаю, может быть, согласимся – пошлем.
– А Даблью-эй?
Генерал прищурился и помолчал, как-то странно помолчал, сквозь улыбку, не то чтобы насмешливую, но с предвкушением явного удовольствия. Потом вызвал по видео приемную, всмотрелся во что-то на экране и сказал:
– Просите.
И в комнату вошел – у меня рука не подымается написать кто…
Бигль!
Разведчик привык к неожиданностям, ему не положено открыто выражать свои эмоции – удивление, страх или радость, он всегда собран и готов к самому удивительному, чего и предположить не мог. Но я так и застыл с открытым ртом, как школьник в кинотеатре. Все, что угодно, только не это, но Бигль вошел, чудной и непривычный, в штатском, такой же грузный, седой и величавый, каким я привык его видеть на фотографиях или в тех редких случаях, когда он появлялся публично – на юниэкранах.
Бигль, кряхтя, уселся напротив, молча, с какой-то хитринкой подмигнул шефу, а тот сказал:
– Теперь закрой глаза, бывший Лайк. На минуточку. Только по-честному.
Я повиновался и вдруг услышал до жути знакомый голос:
– Ну вот мы и снова встретились, сынок. Первый!
Я онемел.
Бигль – Первый?!
Бигль – Даблью-эй?!
И Бигль – душа Сопротивления – «слама», впитавшего в себя все оппозиционные группы и партии, всю ненависть народа к последней олигархии на Планете! Чудеса!
– Обалдел, – усмехнулся Дибитц. – А еще разведчик.
– Классный разведчик, – сказал Бигль. – Не смейся. Первого он знает по голосу, а по кодовому обозначению я был для него невидимкой.
– Если кодовое обозначение открыто, значит, больше не встретимся, – вздохнул я.
– Как знать, сынок. Твоя профессия еще ну^, на. Пока нужна. Мы уже с тобой говорили об этом СВК – как гнилое яблоко: снаружи румянится внутри – труха. Слам становится силой, с которой уже трудно совладать. А партия, сынок, наша партия знает, как и куда направить эту силу и как умножить ее. Не помешали старые Тейлоры и Уоррены, не помешают и новые.
– А где же будет старый Бигль?
– Найдется работенка. Пока я им тоже еще нужен.
– Как же вы рискнули приехать сюда? А если хватятся?
– Не хватятся. Для них я где-то отдыхаю. А где именно – у меня еще есть привилегия не сообщать о своих маршрутах.
Шеф вынул из сейфа папку в черной обложке. Я понял, что разговор окончен, и встал.
– Тебе бы отдохнуть, – сказал Дибитц, – воспользоваться передышкой. Месяц – другой. Где-нибудь на море.
– У тебя и спутница есть для отдыха, – добавил Бигль. – Я привез с собой Линнет. Ей тоже нужно отдохнуть и сменить перышки.
С крутого берега мы глядели на море. Стальное с белыми гребешками зыби, оно не ласкало и не манило. И гул прибоя не взывал к курортной расслабленности.
Высоко над головой тянулись электрические провода к белой санаторной вилле между пиками деревьев. По проводу, тихонько пересвистываясь, прогуливались две крохотные птахи, именно прогуливались, не падая и не взлетая.
– Пернатые канатоходцы, – сказал я.
– Как в цирке, – улыбнулась Линнет.
– Там сетка. А на земле ее нет.
– Ты имеешь в виду – в жизни?
– Конечно. Мы же канатоходцы. Только без страховочного троса и без баланса. И уж конечно без предохранительной сетки вот так. А пока мы просто в отпуску.
– Отпуск кончился, Чабби, – вздохнула Линнет. – Возвращаюсь к канату.
– Получила вызов?
– Еще утром. А вечером улетаю.
– Завидую, – сказал я.
– Равнодушно завидуешь.
– Почему равнодушно – уверенно. С надеждой, что и я получу такой же завтра или послезавтра.
– Грустно, не правда ли?
– Профессия.
Перерыв, который и отпуском-то назвать нельзя было, подходил к концу.
И у Линнет и у меня.
Встретимся ли?

Эпилог

– Директора Бигля просят обождать три минуты в приемной, – пропел мелодичный невидимый голос. – Следите за световым табло.
«Пока еще директор, – внутренне усмехнулся Бигль, – только интересно, какого ведомства. Санитарного или кладбищенского? И всего три минуты. Что ж, обождем».
В приемной, как всегда, было пусто. Шеф СВК принимал лишь в крайних, исключительных случаях – обычно разговаривал только по видео. Но случай с Биглем был исключительным. Он уже не занимал никакого поста, и видео у него не было.
Нескрываемо ухмыляясь – пусть Снимают хоть все закамуфлированные телепередатчики, – Бигль подошел к стене-окну, откуда открывалась панорама города. Новые улицы и площади вытеснили старые уголки: сохранившиеся еще с прошлого столетия здания казались старомодными провинциалами среди изысканных светских львов – причудливых сооружений, капризных геометрических форм, пересеченных садами и парками, вмонтированными в стальной или пластиковый каркас этажей. Все знакомо до мелочей. Родной город, родной дом. Даже в этой приемной все памятно – и масштабы манежа, и сверкающая эмалью и никелем пустота. А сердце сжимается от гнева и горечи за это издевательство над словом родной. Третий десяток лет он здесь, в чужой шкуре, в чужом стане, и все приглядевшееся, привычное, примелькавшееся не могло стать и не стало близким. Мир этот не отмылся оттого, что он, Бигль, живет по кодексу его законов, традиций и правил, и даже поношенный мундир свой надевает с утра с ненавистью, подавить которую бессилен, несмотря на все ухищрения мимикрии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48