Нет, не жаловаться, просто бросил с грустью:
– Неважные дела. Не идет работа.
– Что не идет?
– Да вы не поймете, долго объяснять.
– А все-таки?
– Жонглеров когда-нибудь видали?
– Вас вижу, – улыбнулась.
И он улыбнулся.
– Я имею в виду – в манеже.
– Конечно. Я бывала в цирке.
– Бывали… Бездарный я человек, Оля, меня даже режиссер мой за мастера ни держит, по обязанности со мной возится.
– А не кажется ли вам это?
– Если бы!
– Кажется, кажется. Вы на меня, Дан, не обижайтесь, но, по-моему, вы очень ленивый человек.
– Точное наблюдение.
– Не поняли вы меня. Не работать вы ленитесь, а поверить в себя. Привычка вас держит: я ленивый, я бездарный, куда мне до друга Коли. А раз так, то и стараться незачем.
– Я стараюсь.
– Плохо стараетесь. По инерции. Слушайте меня. Завтра вы придете на репетицию – только верьте мне, верьте как врачу или исповеднику, иначе ничего не выйдет! – придете на репетицию, и все у вас получится так, как вам хочется, как вы можете, вы один можете, и никто другой, и так будет всегда, пока верите вы, пока знаете, что есть у вас силы, есть талант, есть желание, пока я с вами.
На одном дыхании произнесла, как заклинание. Дан не смеялся, плохо ему было, плохо, как никогда. Будто вывернули его, а обратно не завернули или не развернули – черт его знает, какую здесь приставку употребить!
– Пока вы со мной…
– А я буду с вами, пока нужна вам.
И сам того не хотел, а сказал, вырвалось помимо воли, выскочило откуда-то из подсознания:
– Вы мне очень нужны, Оля.
– Я знаю, – просто ответила она. – Поэтому я – рядом…
Может, из-за того, что тошно было, он и не стал настаивать: мол, провожу до дому, как же так, ночь все-таки, хулиганья кругом… Вышел из троллейбуса и пошел домой.
А когда добрался до своей квартиры, налил по дороге полные башмаки воды, брюки до колен вымочил, когда влез под горячий душ, вспомнил: во-первых, не договорился о следующем звонке – ну да это ладно, теперь у него телефон есть, позвонит Оля, а вот во-вторых… «Во-вторых» казалось куда удивительней: от кого она про Колю узнала? Он ей ничего о нем не говорил, а тем более о его таланте, о славе, о том, что чувствует себя рядом с ним начинающим мальчиком и не тяготит его это чувство, ничуть не тяготит, но никогда, ни на секунду не забывает он о нем.
…А Коля все-таки позвонил ночью, ровно в два часа звонок раздался, Дан на часы посмотрел, но трубку не снял: спать хотелось, выспаться к завтрашней репетиции, да и разговаривать с другом никакого желания не было – настроение не то.

7

Прожектора погасли, киношники убрались проявлять пленку, репетиционный зальчик, непривычный к массированной интервенции «варягов», почти обезлюдел, снова стал уютно-домашним. Как там у классика: «Гул затих. Я вышел на подмостки».
Тиль сказал:
– Самое время потрудиться как следует.
– А как следует, Тиль? – настроение у Дана отличное, рабочее, но бес противоречия головы не опускает.
У Тиля в ручонках блокнот в роскошной кожаной обложке, с золотой монограммой и карандашик золотой, похоже, подаренные ему благодарными почитателями еще до отмены крепостного права: редкая работа, филигранная, теперь таких не делают, надобность перевелась, теперь пишут шариковыми тридцатикопеечными ручками в тощих блокнотах с серыми картонными корочками.
– Я стану фиксировать все твои завалы, Данчик. Я буду фиксировать их галочками. За каждые десять галочек ты мне даешь гривенник. Когда номер будет готов, на эти гривенники я куплю тебе автомобиль «Жигули» последней модели.
– Думаешь, хватит на автомобиль?
– Хватит, Данчик, вполне хватит, еще и на запчасти останется.
– А вот не хватит, язва ты старая, – обозлился Дан. – Купишь мне автомобиль из своих кровных.
– Я бы купил, дарлинг, но на тебе много не заработаешь. Мне же за номер однова платят: что я его месяц готовлю, что десять лет. Проживусь я с тобой, Данчик, последние штаны на хлеб сменяю… – Сама кротость, голосок елейный, глазки долу опущены.
– Не дрейфь, Тиль, калоши останутся…
Взял три булавы, сел на «железного коня», поехал раскидываться, мышцы греть.
Ах, темп, скорость, лихое дело, свистят булавы перед лицом, а ты их не видишь, ты только их следы реактивные углядеть успеваешь, и звук за ними тянется, как за самолетом, а они влипают тебе в ладони и снова взлетают – с двух рук, с правой – каскадом, а ну по кругу, вдоль барьера, по писте манежной проедем: берегись, Тиль, задавлю! – и на центр, а там – вприпрыжку на моноцикле – раз-два-три, раз-два-три! – пошли булавы из-за спины – раз-два-три! – а теперь из-под ноги – раз-два-три! – не свалиться бы, равновесие не потерять – раз-два-три! – веселей, веселей, публика ревет, аплодисменты – горным обвалом…
– Стоп! – это Тиль крикнул.
Что такое? Что случилось?
– В чем дело, маэстро? – Поймал булавы, только теперь почувствовал тяжесть в груди, задышал часто-часто.
– Продышись, Дан.
Ты смотри: Дан, а не Данчик, высшая степень уважения.
– Я не устал, Тиль.
– Вижу. А все ж продышись секундочку… Готово? Бери четвертую.
Четыре штуки – это нам чепуха, семечки, пустим их с двух рук, а теперь поедем, поедем, быстрее, быстрее, покрутим булавы, одну – под купол, внизу – тремя, тремя, тремя – бах! – четвертая прилетела, па-ашли четырьмя. Каково?
– Кураж у тебя откуда-то появился. Дан.
– Он у меня всегда был.
Кидать не перестаем, темп-темп, посторонние разговоры нам не мешают, наоборот – поддержку оказывают.
– Где ж ты его прятал?
– В камере хранения, Тиль, на Казанском вокзале.
– Чего ж не пользовался?
– Берег, Тиль, на черный день копил.
Моноцикл между ногами зажать, попрыгаем чуток – раз-два-три-четыре!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21