Послышался смех. И голос сказал:
– Придирчивая – это верно. Педантичная? Пожалуй.
– Вы и мысли читаете? – растерялся я.
– Не я, а когитатор. Специальная установка.
Я не ответил, мысленно прикидывая, как обмануть эту чертову установку.
– Не обманете, – сказал голос.
– Это непорядочно.
– Что?
– Не-по-ря-дочно! – рассердился я. – Некрасиво! Нечестно! Подглядывать и подслушивать нечестно, а в черепную коробку к человеку лезть и совсем подло.
Голос помолчал, потом произнес строго и укоризненно:
– Первый больной в моей практике, возражающий против когитатора. Мы же не подключаем его к здоровому человеку. А у больного просматриваем все: нейросистему, сердечно-сосудистую, дыхательный аппарат, все функции организма.
– Зачем? Я здоров как бык.
– Обычно наблюдатели не встречаются с больными, но мне разрешили.
Теперь я уже видел, кому принадлежал голос. Отражающая поверхность экрана потемнела, как вода в омуте, и растаяла. На меня смотрело лицо молодой женщины в белом, с короткой волнистой стрижкой.
– Можете спрашивать – память вернется, – сказала она.
– А что со мной?
– Вам сделали операцию. Пересадка сердца. После катастрофы. Вспоминаете?
– Вспоминаю, – сказал я. – Из пластмассы?
– Что?
– Сердце, конечно. Или металлическое?
Она засмеялась с чувством превосходства учительницы, внимающей глупому ответу ученика.
– Не зря говорят, что вы живете в двадцатом веке.
Я испугался. Неужели им уже все известно? А может быть, так и лучше: ничего не надо объяснять, незачем притворяться. Но я на всякий случай спросил:
– Почему?
– А разве не так? Искусственное сердце применялось давным-давно. Мы заменили его органическим, выращенным в специальных средах. А вы мыслите категориями двадцатого века, как и полагается специалисту-историку. Говорят, вы знаете все о двадцатом веке. Даже какие туфли носили.
– На гвоздиках, – засмеялся я.
– Что, что?
– На гвоздиках.
– Не понимаю.
Я вздохнул. Распространеннейшее, столетия бытовавшее слово, дожившее до ядерной физики, уже исчезло из словаря двадцать первого века. Интересно, чем они заменили гвозди? Клеем?
– Вот что, милая девушка… – начал я.
Но она со смехом меня перебила:
– Это так в том веке говорили – «милая девушка»?
– Вот именно, – сурово подтвердил я. – Мне надоело лежать, я хочу одеться и выйти.
Она нахмурилась.
– Одеться вы можете, платье вам будет доставлено. Но выйти пока нельзя. Процесс обсервитации еще не закончен. Тем более после шока с потерей памяти. Мы еще проверим ваш организм в привычных для вас нейрофункциях.
– Здесь?
– Конечно. Вы получите вашего «механического историка». Причем лучшую, последнюю его модель. Без кнопочного управления. Настройка автоматическая, на ваш голос.
– А вы будете подглядывать и подслушивать?
– Обязательно.
– Не пойдет, – сказал я. – Не буду же я при вас одеваться и работать.
Веселое удивление отразилось в ее глазах. Она с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Спросила, прикрыв рот:
– Это почему же?
– Потому что я живу в двадцатом веке, – отрезал я.
– Хорошо, – согласилась она. – Я выключу видеограф. Но внутриорганические процессы останутся под наблюдением.
– Ладно, – сказал я. – Хоть вы и седьмая, но умненькая.
Она опять не поняла, но я только рукой махнул. Чехова она явно не читала или не помнила. А миленькая рожица ее на экране уже исчезла. Исчезла вдруг и часть стены, пропустив в комнату что-то похожее на радиатор из переплетенных прямоугольных трубок. «Что-то» оказалось обыкновенной вешалкой, на которой с удобством разместилась моя предполагаемая одежда.
Я выбрал узкие светлые брюки, закрепленные внизу, как у наших гимнастов, и такой же свитер, напомнивший мне знакомую вестсайдку. В зеркальном пространстве экрана отразилось нечто мало похожее на меня, но вполне респектабельное и не оскорбляющее глаз. Не в белье же встречать людей нового века! Я обернулся на шум позади меня, словно кто-то вошел на цыпочках. Но это был не человек, а нечто отдаленно напоминавшее плоский холодильник или несгораемый шкаф. И вошло оно непонятно как, будто возникнув из воздуха вместо исчезнувшей вешалки. Вошло и замерло, мигнув зеленым глазком индикатора.
– Интересно, – сказал я вслух, – должно быть, это и есть мой «механический историк»?
Зеленый глазок побагровел.
– Сокращенно «Мист-12», – сказал шкаф ровным, глухим, лишенным интонационного богатства голосом. – Я вас слушаю.

ГЛОССАРИЙ «МИСТА»

Я долго молчал, прежде чем начать разговор. Девушке я поверил: ни подсматривать, ни подслушивать она не будет. Но о чем говорить с этим механическим циклопом? Не светский же разговор вести.
– Каков объем твоей информации? – спросил я осторожно.
– Энциклопедический, – ответил он немедленно. – Более миллиона справок. Могу назвать точную цифру.
– Не надо. Предмет справок?
– Предел глоссария – двадцатый век. Характер справок неограничен.
Мне захотелось его проверить:
– Назови мне имя и фамилию третьего космонавта.
– Андриян Николаев.
И то и другое совпадало. Я подумал и спросил опять:
– Кто получил Нобелевскую премию по литературе в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году?
– Сартр. Но он отказался от премии.
– А кто это Сартр?
– Французский писатель и философ-экзистенциалист. Могу сформулировать сущность экзистенциализма.
– Не надо. Когда была построена Асуанская плотина?
– Первая очередь закончена в шестьдесят девятом году. Вторая…
– Хватит, – перебил я, с удовлетворением подумав, что у нас она была построена на пять лет раньше. Не все, очевидно, до буквочки совпадало у нас с этим миром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41