За „Торпедо“ по-прежнему?», «А когда в отпуск, летом?»
Озеров подкрутил браслет, мысленно позвав Хмелика. Ничего не возникло. Он представил себе, как выглядел в последнюю встречу Хмелик. Тот не появился ни лично, ни на фотографии. Браслет сам не мог отыскать Хмелика; надо было помочь ему. «А если сквозь стены, мы же на одном этаже!» – подумал Озеров, и перед ним тотчас же повисла в воздухе обстановка соседней квартиры. Тучный доктор-ушник, лежа на диване, читал газету. «Дальше!» – мысленно приказал Озеров, и невидимый объектив телевизора ринулся дальше по этажу. Еще одна квартира, другая, третья… «Хмелик же с краю в этом крыле», – вспомнил Озеров и увидел невысокий полированный стол и за ним Хмелика в пижаме, что-то смущенно рисующего. Валя, его жена, с круто взбитой прической и очень сердитым лицом, стояла рядом. Зрелище стало более отчетливым, и Озеров услышал конец ее реплики:
– …а где взять?
– До четверга не могу, – сказал, не подымая глаз, Хмелик, – ты же знаешь, у нас зарплата пятого и двадцатого.
– А ты думал об этом, когда давал деньги Сидоркину?
– Честно говоря, эта мысль меня не озарила.
– А что озарило?
– Сочувствие. У Сидоркина, между прочим, вытащили бумажник в метро. Ни гроша не осталось. Нуль в кубе.
– И у нас нуль в кубе.
– Может, продать что-нибудь? Мои часы, скажем.
– Покупают только золотые.
– Значит, элементарное уравнение с одним неизвестным: где взять золото?
– Вот и реши.
– Я не Мидас.
Тут Озеров сократил поле зрения до размеров хмеликовского стола, приблизил его, повернул браслет так, что синяя ленточка стала оранжевой, и легонько бросил на стол злополучную нитку жемчуга. При этом не отключился мысленно, он только подождал, пока оранжевый контур «окна» не стал вновь синим, и продолжал слушать.
Валя первая заметила жемчуг.
– Что это? – удивилась она, взяв ожерелье.
– Штукатурка, наверно, – сказал Хмелик.
– С ума сошел. Это жемчуг. И каждая жемчужина в золотой оправе.
– Откуда у нас жемчуг?
– Тебя надо спросить. Твои штучки.
– Не понимаю.
– Я же все видела. Ты протянул руку и бросил жемчуг.
– Я с места не сдвинулся.
– А я видела руку.
– Чью?
– Кроме нас, в комнате никого нет. А в привидения я не верю.
– Теоретически это вполне объяснимо, – сказал Хмелик. – Параллельный мир с одинаковым знаком. Соприкосновение не дает аннигиляции. Поверхность касания незначительна. Сопротивление нуль.
– Ну и что?
– Сигнал из другого мира.
– С парижской маркой? «Луи Сарсэ. Мэзон де ботэ». Читай!
Она протянула жемчуг Хмелику.
Озеров выключил «окно». Вернее, перестал о нем думать. Для консультации с Хмеликом была явно не подходящая обстановка.

ВОКРУГ ШАРИКА. ЧЕЛОВЕК ИЗ РИО

Освоение чудесной «двери» открыло фантастические возможности. Мгновенное переселение из московской квартиры в школу и тот же путь в обратном порядке стали уже прочно усвоенным опытом. А опыт все расширялся. Озеров побывал всюду, куда осмеливался прежде только заглядывать. Упоителен был первый шаг по камням Парижа. Зачиналось теплое воскресное утро. Озеров сидел один в московской квартире: соседка его еще накануне уехала к родственникам в деревню. Он кое-как позавтракал и «вызвал» Париж. Город возник перед ним знакомой по фильмам площадью с Триумфальной аркой посредине. Он огляделся, двинул «окно» дальше, к аркадам Лувра, почти вплотную приблизив его к древним каменным стенам. Между Озеровым и столицей Франции было не более полуметра. Он подкрутил браслет, подождал оранжевой каемки и шагнул на парижскую землю. «Окно» исчезло.
Сначала осторожно, то и дело робко оглядываясь, он двинулся вперед, смешавшись с прохожими, и вскоре понял, что осторожность ни к чему. На его ковбойку и джинсы никто не обращал внимания. Идет ничем не приметный паренек с окраины, должно быть провинциал, потому что часто останавливается и глазеет на то, к чему парижане привыкли с детства. Но, пройдя два-три квартала, он перестал останавливаться, даже не интересовался названиями улиц, потому что рю де Ришелье звучало для него так же прекрасно, как и рю Риволи; он просто шел, сворачивая куда-нибудь, одних обгоняя, другим уступая дорогу, смущенно отворачиваясь от насмешливых глаз своих парижских ровесниц. Порой, проходя мимо какого-нибудь магазина, он, словно не веря себе, дотрагивался до окна, украшенного товарами, и пальцы ощущали прохладу стекла или осторожно, незаметно, чуть-чуть касались ствола дерева на обочине тротуара – дерева, которое помнило, должно быть, и коммунаров Парижа, и Гюго, и Золя. Может быть, именно отсюда любовался Маяковский перспективой улочки, сбегавшей к набережной Сены; может, именно здесь пришло ему в голову стихотворное объяснение в любви к красивейшему городу мира. «Я в Париже, в Париже, – шептал Озеров, – слышите, Петр Кузьмич, уважаемый директор! Вы думаете, что я сижу сейчас у вас в Федоскине, а я шагаю по набережной Вольтера!»
Так он прошел мимо грузовичка, с которого шофер в вельветовой куртке сгружал на тротуар какие-то ящики.
– Эй, Жан! – позвал шофер.
Озеров оглянулся.
– Вы мне? – спросил он по-французски.
– А кому же еще?
– Я не Жак.
– Ну, Жак. Помоги-ка ящики перетаскать на третий этаж. Профессор заплатит.
Озеров носил ящики, пока у него не заболела спина, но когда наконец все они были водворены в профессорскую квартиру, ее хозяин, молчаливый старик с седой эспаньолкой, не говоря ни слова, уплатил ему двадцать франков.
– А я что говорил? – озорно ухмыльнулся шофер. – Поехали.
– Куда?
– Тут бистро за углом. Согреемся.
– Так ведь не холодно.
– Для аппетита, чудак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19