– Слушай, Леха, ты какой-то чумной, нездешний. Очнись! Сам говоришь: война закончена. Развейся, отвлекись, махни куда-нибудь. Хоть на Днепрогэс: его сейчас восстанавливают, размах работ огромный. Получится роман – в самую жилу будет. Стройка – это же твоя тема.
– А что, – сказал Алексей, – можно и махнуть. Не все ли равно?..

– Ты бы ни черта не написал, если бы не Настасья, – сказал черт.
– Наверно, так, – согласилась душа Алексея Ивановича.
Телефон звонил долго, кто-то настойчиво рвался поговорить. Алексею надоело терпеть, он сбросил с головы подушку, резко сел на диване, взял трубку.
– Ну?
– Не нукай, не повезу, – засмеялся в трубке Давка Любицкий. – Когда вернулся, Лешка?
– Вчера ночью.
– И до сих пор дрыхнешь?.. Взгляни на часы: полдень уже.
– Шутишь? – Алексей знал, который час, а вопрос задал так просто, механически, чтоб что-то сказать.
– Ничуть, – Любицкий стал деловым и четким: – Вот что, герой. Сейчас ты встанешь, примешь душ, побреешься до скрипа, а через час мы к тебе приедем.
– Кто мы?
– Я с одним товарищем.
– С каким товарищем? Видеть никого не желаю! Хочешь, один приезжай.
– Один не могу. Сюрприз, – и брякнул трубкой.
– Псих ненормальный, – беззлобно сказал Алексей и пошел бриться.
Скреб жесткую щетинку золингеновским лезвием, рассматривал в зеркале свое намыленное отражение, думал о Давке. И карьерист он, и с принципами у него напряженно, нет их, принципов, и трепач изрядный, и попрыгунчик он, этакий отечественный Фигаро: то здесь, то там, всюду успевает, все про всех ведает, без мыла в одно место влезет – глазом не моргнешь… А вот врагов у него, похоже, нет. Недоброжелателей, настороженных – этих навалом, а откровенных врагов не нажил. Сумел так. Про Семенова, к примеру, говорят: пройдет по трупам. Про него, про Алексея, тоже много чего любопытного сочиняется, слухи доходят. А Давка – чист, аки агнец. И ведь Алексей знал точно: равнодушный человек Давка, а вся его показная доброта – от скрупулезного расчета. Не человек – арифмометр «Феликс». И Алексея он однажды высчитал и с тех пор опекает. Как может. А по нынешним временам может он немало… Что он сейчас придумал? Что за «товарища» ведет?
Пока добрился, постоял под душем, убрал комнату – гости и подоспели: брякнул у двери механический звонок. Алексей открыл дверь. На пороге – Давка с акушерским саквояжиком под мышкой, набит саквояжик так, что не застегивается, пивные бутылки оттуда выглядывают, торчит коричневая палка сухой колбасы. А чуть поодаль, на лестничной площадке, скромненько так – «товарищ». Прилично бы ахнуть вслух – ахнул бы Алексей: неземной красоты девушка, высокая, крупная, но стройная, коса через плечо переброшена – толстая, русая, до пояса аж. Стоит – улыбается. Не коса, вестимо, а девушка.
Алексей отступил на шаг, сказал:
– Прошу, – и не удержался, добавил. – Не ожидал.
– Как так не ожидал? – зачастил Давид, влетая в прихожую. – Я ж позвонил, предупредил… А-а, догадался! Ты небось решил, что я какого-нибудь хмыря тебе приведу – из начальников, так? Ну, серый, ну, недоумок! Я тебе Настасью привел, только ты стой, не падай, смотри на нее, радуйся… А этот бирюк, Настюха, он и есть знаменитый писатель, герой сражений, орденоносец и лауреат. Полюби его, Настюха, не ошибешься.
– Попробую, – сказала Настасья.
– Что попробуете? – спросил Алексей, все еще малость ошарашенный неожиданным сюрпризом Давки.
– Полюбить, – вроде бы пошутила, подыграла Давиду, а в глазах – заметил Алексей – ни смешинки, серьезными глаза были, голубыми, глубокими.
– И получится? – Алексей упорно сворачивал на шутку, ерничал.
– А это как захотите.
– Уже захотел, – Алексей вел летучий разговор по привычной колее легкого флирта. Как в древней игре: роза, роза, я тюльпан, люби меня, как я тебя… А Настасья, похоже, древней игры не знала.
– Не спешите, Алексей Иванович, впереди – вечность.
И как ожог: военное лето, поляна в лесу, брошенное вскользь: «До вечера – целая вечность…»
– Как вы сказали?
Умный Давид мгновенно уловил какую-то напряженность вопроса, какой-то незапланированный перепад в настроении приятеля, вмешался, заквохтал:
– Потом, потом, наговоритесь еще… А ты, Настюха, похозяйничай у холостяка, кухня у него большая, но бесполезная, плита небось ни разу не включалась, разве что чайник грел. А я тут отоварился, вон – полна коробочка, дары полей и огородов. Спроворь нам, Настюха, червяка заморить, – и сам потащил в кухню саквояжик.
Настасья следом пошла, на Алексея даже не взглянула.
А Давка через миг воротился, взял Алексея под ручку и увлек в комнату.
– Какова девица, а? Красота, кто понимает, а ведь ты, Алешка, понимаешь, ты у нас знаток.
– Кто такая?
– А-а, заело, зацепило! Так я и думал, на то и рассчитывал. Обыкновенная девица-красавица, девятнадцати весен от роду, родом – не поверишь! – из деревни, от сохи, так сказать, ягодами вскормленная, росой вспоенная.
– Погоди, не юродствуй. Я серьезно.
– А серьезно, Леха, все просто, как примус. Девка и вправду из деревни, из-под Ростова, какая-то дальняя родня жены, седьмая вода на киселе. Приехала поступать в педагогический, но провалилась. А ехать назад – ни в жилу. Что у них там в деревне – навоз да силос, женихов никаких. Вот она и нашла нас, дорогих родственничков, попросила помочь. Очень ей, понимаешь, столица по нраву пришлась.
– Ну и помог бы сам. Чего ко мне притащил?
– Ты что, слепой? У тебя таких баб сроду не было.
– И не надо.
– Нет, надо! – голос у Давки стал жестким, начальственным. – Я тебе никогда ничего зря не советовал, все – в цвет. И сейчас скажу: оставь ее у себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23