И кошкой по рингу, бросая тело то вправо, то влево, завлекая противника, ведя его за собой, пробивая точными ударами его защиту, но пока не сильными, не мертвыми , и все не упуская из поля зрения белесые редкие Пашкины брови, которые тот явно бдительно охранял…

– Что ты привязался к этому бою? – раздраженно спросила душа Алексея Ивановича. – Не лучший он вовсе в моей спортивной биографии, были и поинтереснее.
– Не исключаю, не исключаю, – согласился черт. – Но мне он нравится, я в нем вижу некий сюжет. Коли умел бы, рассказ сочинил, а то и повесть. Но Бог талантом обидел, с Богом у меня, ты знаешь, отношения напряженные.

Лена вышла в другую комнату – марафет, видать, навести, что-то там у нее в прическе разладилось или с ресницами обнаружился непорядок, – и Семенов с Алексеем остались на время одни.
– Выпьешь? – спросил Семенов.
– Вряд ли, – сказал Алексей.
– Бережешь здоровье? – спросил Семенов.
– Ленка не любит, когда пахнет, – сказал Алексей.
– Идешь на поводу? – спросил Семенов.
– Примитивно мыслишь, лауреат, – сказал Алексей. – Записывай афоризм: никогда не будь не приятным тем, кому хочешь нравиться. Особенно в мелочах быта. Тем более что это не требует больших усилий.
– Ты хочешь ей нравиться?
– Я ей уже нравлюсь.
– Где ты ее подобрал?
– Буквально на улице. Иду я, навстречу она. И так далее, вопрос техники.
– Завидую, – мечтательно сказал Семенов. – Для меня познакомиться с женщиной – мука мученическая. Поверишь, язык прилипает…
– Вот не сказал бы! Ты же сейчас болтал как заведенный. Весь вечер на арене…
– Это я на нервной почве.
– Ты и нервы? Прости, друг Семенов, не верю. У тебя вместо сердца пламенный мотор… Да, кстати, а ты ей показался.
– Считаешь?
– Уже сосчитал.
Семенов налил себе коньяк, примерился было выпить, но вдруг поставил рюмку на стол, бросил в рот маслину, зажевал невыпитое. Сказал просительно:
– Лешка, подари мне ее.
Алексей вытряхнул из пачки папиросу, помял ее, подул в мундштук, чиркнул спичкой. Долго смотрел, как струйка дыма тянется вверх, к желтому квадратному, размером в целый стол, абажуру.
Семенов ждал.
– Она не вещь, лауреат, – наконец медленно проговорил Алексей, по-прежнему глядя на действующий папиросный вулканчик, – даже не сюжет для рассказа… Допустим, уйду я сейчас, оставлю вас одних, а у тебя язык опять кое-куда прилипнет.
– Не прилипнет, – яростно сказал Семенов. – Точно знаю!
– Ишь ты, знает он… Все не так просто, Семенов, надо учитывать массу факторов. Например, такой: а что я буду делать один?
– Леха, не пудри мне мозги. У тебя таких Ленок…
– Но мне она тоже нужна, Семенов, вот ведь какая штука. А ты мне предлагаешь куковать у разбитого корыта.
– Я тебе справлю новое.
– В каком смысле?
– В переносном.
– Не понял.
– Ты издал отличный роман, Алексей.
– Тебе так кажется?
– Я в этом уверен. И, надеюсь, не только я.
– Спасибо за доброе слово, лауреат, оно, как известно, и кошке приятно… – ткнул недокуренную папиросу в яшмовую пепельницу, встал, намеренно лениво потянулся. – А мне, пожалуй, и вправду пора. Устал я что-то. Позвать Ленку?
– Не надо, – быстро проговорил Семенов. – Я скажу ей, что тебя срочно вызвали в Союз писателей.
– Она не поверит, но это – ваши проблемы… Ладно, Владик, пока, удачи тебе.
И тихонько, тихонько, чуть ли не на цыпочках – по длинному коридору неуютно-огромной квартиры Семенова, аккуратно, без стука прикрыл за собой дверь.

А Пашка Талызин ухитрился врезать Алексею, смачно шлепнуть его по скуле – да так, что поплыл Алексей, судья на ринге даже счет начал. Но Алексей в панику не впадал, слушал неторопливые: «Один… два… три…», умно пользовался нежданной, хотя и неприятной передышкой, отдыхал, а на счете «восемь» встряхнулся, принял боевую стойку.
Судья крикнул:
– Бокс!
И Алексей с удвоенной яростью двинул на Пашку, заработавшего на нечаянном нокдауне паршивое очко, провел серию по корпусу и, не думая о дешевом джентльменстве, ударил правой в бровь противника, точно попал и сильно.
И тут раздался гонг: второй раунд закончился.
Алексей отправился в свой угол, а краем глаза заметил: Пашка шел к себе, прижав бровь перчаткой.

– Этот самый моментик мне больше всего и люб, – с садистским удовольствием сказал черт.
Где сейчас странствовала душа Алексея Ивановича? Похоже, она уже выбралась за пределы Солнечной системы, похоже, неслась она прямым ходом к Альфе Эридана или к Бете Тукана, а может, к Тау Кита она шпарила, пожирая уму непостижимые парсеки, поскольку фантасты допускают наличие разума именно в Тау Кита.
Но парсеки парсеками, а вопрос проклюнулся сам собой:
– Чем же он тебе так люб, моментик этот?
– Контрапункт боя, – немедля ответил черт. – Переход на иной – космический! – уровень нравственности, какой, к слову, существует в планетной системе Тау Кита.
– Разве там есть жизнь? – заинтересовалась душа Алексея Ивановича.
– Смотря что считать жизнью, – философски озадачился черт. – Одни живут так, другие эдак, а третьи вовсе наоборот, не говоря уже о пятых или тридцать вторых. И каждый считает свою жизнь единственно верной, и каждый по-своему прав, уж поверь мне, я знаю, я всякого навидался. А мы живем дальше, старик!..

Ах, каким счастливым, каким радостным, каким ярким было утро воскресного дня! Газетный киоск у дома открывался в семь утра. Алексей, по пояс высунувшись в окно, смотрел на улицу, видел, как собирается небольшая очередь у киоска, как ждут люди, пока киоскер примет газеты и откроет ставенку, а когда первые покупатели отошли, разворачивая на ходу утренние номера, Алексей пулей выскочил из квартиры, рванул вниз по лестнице, живо пристроился в хвост очереди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23