Истомин, я хотела изобретать порох, а ты мне очень разумно объяснил, почему это глупо, почему этого делать не следует…
– И ты поверила?
– Я не поверила, я подчинилась. Мы всегда подчиняемся тем, кого любим.
– Ишь ты, «любимо… Я слыхал, ты потом замуж вышла?
– Да. За одного из тех, кого ты разогнал.
– Хороший парень?
– Наверно.
– Что ж разошлись?
– Он по-прежнему ходил в походы, Истомин, и пел у костра песни, которые уже мне не нравились.
– А при чем здесь я?
– Ты начал меня подгонять под свой размер, начал ломать, а потом тебе надоело и ты махал топором по инерции, по обязанности, скорее даже отмахивался. И вот когда я поняла, что тебе надоело , я ушла. Но ты прилично надо мной потрудился, полработы – твои, честно… Это страшно – жить полуфабрикатом, Истомин: я еще не стала тобой, но уже не была собой…
– Я тебя не понимаю, – нервно сказал Истомин.
– Все ты понимаешь, не ври. Ты же у нас инженер человеческих душ, как ты сам о себе думаешь. Ты же не смог быть просто инженером, не захотел, и, наверно, правильно сделал. Ты нашел призвание, Истомин?
– Я его не искал. Я знал о нем всегда: и когда был студентом, и когда стал инженером… Кстати, подруга, не ты ли мне долдонила: пиши, пиши, пиши? Не ты ли убеждала: бросай к черту свои самолеты, кропай нетленки?
– Я долдонила, я.
– Значит, понимала меня? Прониклась, так сказать, ситуацией…
– Я всегда тебя понимала. Поэтому и ушла…
– Опять двадцать пять, отдай за рыбу деньги! – В сердцах Истомин пустил непонятное крылатое выражение, ненавязчиво полученное им в наследство от далеких рязанских предков.
У него постепенно крепло желание открыть на ходу правую дверь и легонько подтолкнуть в мелькающее пространство непрошеную спутницу. Но кого, спрашивается, подтолкнешь, если спутница сама утверждает, что ее нет, что она – облако в джинсах популярной фирмы «Ли»? Да и если б была – как можно! Истомин свято чтил Уголовный кодекс, любил к месту его цитировать, да и гуманен он был, «инженер человеческих душ», миролюбив и кроток, тараканов – и тех жене доверял давить, сам не марал подошвы домашних тапок.

Поэтому, сменив гнев на милость, хотел сказать что-то нейтральное, теплое, душевное, но не успел. Сзади, как гром небесный, раздался трубный глас дорожного бога, усиленный казенным репродуктором:
– Водитель автомашины ноль три – двадцать, прекратите движение и поставьте транспортное средство на обочину.
Истомин матюкнулся про себя, лихорадочно соображая, что же он такое сотворил, какой пункт священных правил дорожного движения ненароком нарушил. Семнадцать лет непрерывного водительского стажа – в любое время года, в любую погоду, и в снег, и в ветер, и в звезд ночной полет – научили его не нарушать по неведению: водители с таким опытом если и нарушают, то сознательно, они смело идут на вполне обдуманный риск, не опасаясь вредных для себя последствий.

Похоже, скорость превысил, решил Истомин и погнал, тормозя, «жигуль» на обочину.

Канареечных цветов машина ГАИ объехала истоминское транспортное средство и встала чуть впереди. Из нее неторопливо вылез невысокий, но крепкого телосложения капитан и, лучезарно улыбаясь, направился к машине ноль три – двадцать. Истомин тоже вышел на волю и ждал капитана, улыбаясь ничуть не менее лучезарно.
– Инспектор ГАИ капитан Спичкин, – представился капитан Спичкин. – Почему нарушаете, товарищ водитель? Почему вы двигались по трассе со скоростью сто километров в час?
– Не иначе случайно. Не иначе задумался, – срочно повинился Истомин, лихорадочно между тем вспоминая, где он слышал фамилию Спичкин как раз в приложении к работнику доблестной Госавтоинспекции. – Я, товарищ капитан, сто лет ничего не нарушал, мне это по должности не положено. – И он протянул Спичкину ворох красивых удостоверений, где говорилось, что без него, без Истомина, советская милиция пропадет, захиреет.
Капитан Спичкин все удостоверения внимательнейшим образом рассмотрел, вернул Истомину и сказал не без должного уважения в голосе:
– Это все, конечно, хорошо, Владимир Петрович, но можно мне одним глазком глянуть на ваше водительское удостоверение?
– Что за вопрос, товарищ капитан! – засуетился Истомин, полез в карман за правами, и вдруг его – не карман, вестимо, а Истомина – осенило: – Слушайте, а вас случайно не Валерианом Валериановичем зовут?
– Так точно, – ответил Спичкин, немало удивившись и удивление свое от нарушителя не скрыв. – А откуда вы знаете?
– Мне о вас рассказывал мой друг, известный артист театра и кино Станислав Политов, которого вы спасли от пучин полноводной реки Яузы.
– Было дело, – зарделся и потупился мужественный капитан. – А что он вам говорил?
– Только хорошее! Только слова благодарности! – уверил капитана Истомин. – Но, помнится, он называл вас старшим лейтенантом… И вообще: вы же были в Москве…
– Меня повысили в звании, – сообщил Спичкин, – и бросили на прорыв. Я теперь в области батальоном командую. – В голосе капитана звучала законная гордость, а вовсе не сожаление о потерянном теплом московском местечке. Он козырнул: – Можете следовать дальше, Владимир Петрович, только следите внимательней за показаниями спидометра.
– Непременно, – горячо уверил его Истомин, – глаз с него не спущу.
– А вот это лишнее, – солидно пошутил Спичкин, – глаз надо с дороги не спускать. Помните, что вы не один на ней. Не забывайте о других. Вы успеете среагировать – встречный запоздает, вот и авария…
И, опять козырнув, направился к своей «канарейке». Но вдруг обернулся, сказал застенчиво:
– А товарищу Политову – мой большой привет…
– Передам, – пообещал Истомин, очень собой довольный, очень довольный собственной памятью, опять – в который уже раз!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21