Гамма умолкла.
– Как-то великий Стоковский сравнил гамму с лесенкой, по которой взбирается звук-хамелеон, – сказал Лещицкий. – Пожалуй, я могу смоделировать ближайшие полчаса по шкале гаммы. Идет?
– Лучше не надо, – попросил я. – Да и что может случиться в ближайшие полчаса?
Он не ответил. Мы вышли молча: я – с тайным намерением отделаться от него поскорее, он – с непонятной суровостью, сомкнувшей его тонкие, почти бесцветные губы. Мистификатор или маньяк? Скорее последнее. Тихое помешательство, вероятно.
Дождь настиг нас минут через десять, причем с такой свирепостью, что мы едва успели добежать до навеса над каменной лестницей, спускавшейся в полуподвальную овощную лавку.
Лещицкий почему-то держал в руке свой псевдопортсигар в сиреневой оболочке, потом, словно спохватившись, снова убрал его. Мне показалось, что в нем что-то щелкнуло, а в пучке света от уличного фонаря косые струи дождя вдруг странно удвоились.

РЕ

Я взглянул на ручные часы – без пяти десять – и тотчас же по привычке приложил их к уху: идут.
– И дождь идет, – глухо проговорил Лещицкий, – а такси нет.
– Что-то есть, – сказал я, вглядываясь в дождливую мглу.
Два снопа света пронзили ее из-за угла. Фары принадлежали автомобилю ярко-желтого цвета.
– Эй! – крикнул я, высовываясь из-под навеса. – Сюда!
– Это не такси, – сказал Лещицкий.
Но автомобиль притормозил и медленно двинулся вдоль тротуара. Он не остановился, только чуть опустилось дверное стекло, и в образовавшейся щели на свету блеснуло черное вороненое дуло.
– Ложись! – шепнул Лещицкий и рванул меня вниз.
Но поздно. Две автоматные очереди оказались быстрее. Меня что-то сильно ударило в грудь и в плечо, опрокинув на камень. Лещицкий, странно перегнувшись, медленно оседал, словно сопротивлялись несгибавшиеся суставы. Последнее, что я увидел, было красное пенящееся пятно у него на лице вместо рта.
Надо мной застучали по камню чьи-то подкованные железом каблуки.
– Один еще жив, – сказал кто-то.
– Все равно сдохнет.
Я услышал звонкий плевок о камень.
– А ведь это не те.
– Ты думаешь?
– Вижу.
Сапог пнул меня ногой в голову. Боли я не почувствовал, только оборвалось что-то в мозгу.
И снова чей-то голос:
– Опять штучки Эльжбеты.
– Темнит девчонка.
– Давно темнит.
– С нее бы и начать.
– Поди скажи это Копецкому.
Больше я ничего не слышал. Все погасло – и голоса, и свет.

МИ

Я открыл глаза и взглянул на часы: без пяти десять. Мы по-прежнему стояли на лестнице под навесом.
– А дождь идет, – сказал Лещицкий, – и такси нет.
– Перейдем на угол, – предложил я, – там тоже навес.
– Зачем?
– Скорее такси найдем. Там же поворот.
– Иди. Я здесь останусь, – отказался Лещицкий.
Я перебежал на противоположный угол улицы. Волосы и плащ сразу намокли. К тому же навес здесь был короче, и сухая полоска асфальта под ним еще меньше: косые струи дождя били уже по ногам. Я прижался спиной к двери какого-то магазина или квартиры и вдруг почувствовал, что она подается. Еще нажим – и я очутился за дверью в полной темноте. Протянул руку, – она уперлась во что-то теплое и мягкое. Я вскрикнул.
– Тише! И осторожнее: вы мне чуть щеку не проткнули, – произнес кто-то шепотом, и невидимая рука подтолкнула меня вперед. – Дверь перед вами. Увидите свет, коридор. В конце комната. Он пока один. Как войдете…
– Зачем? – перебил я.
– Не бойтесь: он слепой, хотя стреляет метко, учтите. – Шепоток принадлежал женщине, лицо которой находилось где-то, рядом с моим. – Сыграйте с ним в шахматы, он это любит. И подождите меня: я скоро вернусь.
Дверь на улице приоткрылась и снова захлопнулась, два раза щелкнув. Я потянул ее, она не поддалась, а щеколды я не нащупал. У меня с собой был карманный фонарик – я пользовался им в темных коридорах гостиницы: ее владелица экономила на электролампочках. Фонарик осветил темный тамбур и две двери – на улицу и внутрь помещения. Уличную, видимо, заперли на ключ, другая же распахнулась легко; я увидел коридор и свет в конце его, падавший из открытой комнаты.
Стараясь не шуметь, я дошел до нее и остановился у входа. Человек в черной бархатной курточке, с длинными волосами, небрежно разбросанными, как у битлсов, тщательно вырезывал в раскрытой книге прямоугольное углубление. Его можно было принять за юношу, если б не тронутая сединой шевелюра и лучики морщинок у глаз. Сидел он против мощной электролампы, должно быть, в пятьсот или в тысячу ватт, и сидел так близко к ней, как не мог бы сидеть ни один человек с нормальным зрением. Но он был слеп.
– Я открыл идеальный тайник, Эльжбета, – сказал он по-польски, не отрываясь от работы. – Все письма укладываются. Сейчас увидишь.
Он взял пачку писем в продолговатых конвертах и вложил в искусственное углубление в книге. Потом смазал клеем соседние, не вырезанные страницы и закрыл письма.
– Теперь встряхиваем. – Он тряхнул книгой, держа ее за переплетные крышки. – Ничто не выпадает, смотри. Никакой Пуаро не найдет.
Я молчал и не двигался, не зная, что делать.
– Почему молчишь? Эльжбета? – насторожился он и крикнул уже по-английски: – Кто здесь? Стоять на месте!
Он швырнул книжку на стол и схватил, видимо, давно лежавший там пистолет, удлиненный глушителем. По тому, как он держал его и как точно направил в мою сторону, видно-было, что слепота нисколько не мешает ему в умении обращаться с оружием.
– Малейшее движение – и я стреляю. Кто вы? – спрашивая, он стоял вполоборота ко мне; не смотрел, а слушал, как все слепые.
Не отвечая, я тихо переставил ногу назад. Тотчас же щелкнул, именно щелкнул, а не прогремел выстрел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10