– Описание довольно подробное. Можно с вашей помощью сделать фоторобот.
– Пожалуйста, – соглашается Ягодкин.
– А вы не можете указать тех, кто еще видел его в поликлинике?
– Мои пациенты, ожидавшие приема. Фамилии и адреса можете записать по лечебным карточкам. Я скажу, чтобы вам дали их в регистратуре.
Жирмундский вежлив и дружелюбен. Расспрашивает, по-деловому интересуется.
– А как он узнал, где вы работаете?
– Понятия не имею. Он знал даже, что я переехал сюда из Марьиной рощи.
– Может быть, он заходил к вам домой?
– Не знаю. Дома никого не было. Я сейчас не женат.
– Холост?
– Нет, разведен. Пока живу один.
– Может быть, он заходил к вашим соседям?
– Где? В Марьиной роще? Так дом снесен, и все разъехались кто куда. А с новыми соседями я почти незнаком. Где работаю, знают только в правлении ЖЭКа. А там никто обо мне не спрашивал.
– Тогда расскажите просто о себе, – улыбается Жирмундский. – Вы были женаты, развелись. А где сейчас ваша жена, под какой фамилией живет и где работает?
– А какое отношение это имеет к происшествию в поликлинике?
– Возможно, прямое. Он мог получить адрес поликлиники и у вашей бывшей жены.
– Я не поддерживаю отношений с моей бывшей женой. – Ягодкин сух и холоден. – Линькова Елена Ивановна. Живет в Москве. Получила однокомнатную квартиру. Где именно, не знаю.
Я считаю, что пора мне вмешаться.
– В письме к нам вы называете себя участником Великой Отечественной войны. Где вы воевали, на каком фронте, в какой части и в каком звании?
– А почему я должен отвечать на этот вопрос? – совсем раздраженно откликается Ягодкин. – И почему вам? Вы это можете выяснить сами, если хотите.
– Хотим, – говорю я. – Но сначала спросим у вас. Ваше письмо интересно, и уже потому многое в нем требует проверки. Поймите: не зная, как и, главное, почему этот иностранец нашел именно вас, мы вообще ничего не сможем объяснить. Ни себе, ни вам.
Я понимаю раздражение Ягодкина. Так и должен вести себя любой сохраняющий свое достоинство человек, непричастный к описанной в письме ситуации. Не он создал ее в поликлинике, не он виноват в ней, так почему же интересуются его прошлым, явно не имеющим к ней отношения? Но мой тон и настойчивость все же побуждают его отвечать.
– На Юго-Западном фронте с начала войны. Призван в Минске, – он называет военкомат, часть, куда был направлен, имена командиров полка и роты. – Начал войну рядовым, кончил служить старшим лейтенантом. Имею два ордена. Снят с учета в сорок третьем году по свидетельству медицинской комиссии о негодности к военной службе. После ранения два года не мог ходить: так было повреждено колено. Передвигался на костылях, потом с палочкой, да и теперь хромаю. А как воевал, спросите у моего ротного. Сейчас он под Москвой, директор дома отдыха в Старой Рузе.
– А после войны где работали? – спрашивает Жирмундский.
– Сначала учился.
– В Минске?
– В Минске уже никого у меня не было. Отец и мать погибли в эвакуации. Товарищи помогли устроиться в Москве, поступил в Московский стоматологический. По стопам отца – он тоже был протезистом. На этом, я думаю, моя биография исчерпана, – иронически заключает Ягодкин. – Думал помочь опознать врага, а вышло, что сам на допрос попал.
– Неужели вы не понимаете разницы между допросом и товарищеской беседой? – говорю я. – Вы действительно помогли нам, и не только тем, что написали о происшествии в поликлинике. До этого разговора вы были в наших глазах лишь автором заинтересовавшего нас письма, теперь же мы узнали человека, которому не стыдно рассказать о прожитых годах. Вот так, товарищ Ягодкин. Ну а сейчас мы займемся фотороботом. У вас есть еще время? В лаборатории мы отнимем у вас не более получаса.
А затем мы сообща создавали портрет искомого иностранца. На экране в темном зале плыли перед нами высокие лбы, прически с короткой стрижкой, щеки с различной степенью пухлости, носы с горбинкой. Ягодкин отбирал, отвергая и подтверждая.
Наконец портрет составлен.
– Похож? – спрашиваем мы у Ягодкина.
– Никогда не думал, что могу описать его так наглядно.
На этом и заканчивается наша встреча.

5

Поручив Жирмундскому проверить в архивах военную биографию Ягодкина, я решил сам съездить к его ротному командиру, ныне директору подмосковного дома отдыха. Обмелевшая Москва-река, лиственно-хвойный лес по краям шоссе и в зеленой лесной глуби его белый каменный корпус современной постройки: профсоюзный дом отдыха «Лебедь». Директор Жмыхов Андрей Фомич.
В кабинете директора чисто, как в больничной палате. Письменный стол с креслом, два стула, диванчик; на стенах ни плакатов, ни лозунгов.
Директор встает за столом, пожимает руку, спрашивает:
– Только что приехали?
– Только что, – отвечаю я и показываю ему служебное удостоверение.
– Ого, – говорит он с уважением. – Простите, товарищ полковник. Что же вас интересует в моей служебной деятельности?
– Не в вашей служебной деятельности, Андрей Фомич, а в вашем военном прошлом. Не помните ли вы своего однополчанина, старшего лейтенанта вашей роты, Ягодкина Михаила Федоровича?
Жмыхов наклоняется ко мне, в глазах удивление.
– Конечно, помню. Я встречался с ним и после войны. Он даже отдыхал у нас, товарищ полковник. А что случилось?
– Меня зовут Николай Петрович. Ягодкин проходит у нас как свидетель по одному делу. И меня интересуют не его послевоенные, а именно военные годы. Как воевал, не был ли в окружении, ездил в командировки в другие части?
– Отлично воевал, два раза представляли его к награде. В окружении не был, как и вся наша часть. В командировки не ездил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43