было время подсечки берез,и он надеялся вначале найти брата.
Он не ошибся: голый по пояс, в одних потертых штанах, брат подсекал березняк. За зиму подсеченные березы высыхали, весной их следовало сжечь и сохой перепахать горелую землю под рожь или ячмень. Рюрик присел на подрубленный ствол, долго глядел на жилистую, мокрую от пота спину старшего брата и вдруг подумал, что его брат помнит все дни своей жизни, когда ел мясо. Все дни, как великие праздники.
Брат сразу увидел его, испугался и долго делал вид, что не замечает. Но когда потребовался отдых, когда он окончательно запыхался, махая топором, не замечать уже было невозможно. Он воткнул топор в ствол и обернулся:
— Зачем ты вернулся, викинг? Тебя не допустили до костров Вальхаллы и озябший дух твой мечется в темном царстве мертвых?
— Я живой. Можешь потрогать.
Брат не решился. Долго со страхом и грустью глядел на него, потом вздохнул;
— Тебя проклял отец и все мужчины, а мать расцарапала щеки, распустила волосы и рыдала вместе с женщинами. Мы давно похоронили тебя, викинг, и, следовательно, ты — мертв.
Рюрик неожиданно встал и пошел прямо на него. Брат испуганно отпрянул, но Рюрик, не обратив на него внимания, взял топор и начал подсекать березы. Плечи воина тренированнее плеч землепашца, рубка для него — привычное дело, а за день он, бывало, съедал столько мяса, сколько брат — за всю жизнь. Березки безмолвно рушились от его ударов, топор сверкал в лучах низкого осеннего солнца.
— Разве духи способны делать дела живых?
Брат промолчал. Он еще был в смущении. Рюрик прошел еще две полосы, спросил, не оглядываясь:
— Хочешь посеять ячмень?
— Рожь, — тихо сказал брат. — То поле, которое мы с тобой и отцом когда-то расчищали, истощилось за эти годы.
— Отец с матерью живы?
— Мать жива.
Наконец Рюрик воткнул топор и сел передохнуть. Брат осторожно, по шажочку, приблизился к нему.
— Устал?
— Устал, — ответил Рюрик, имея в виду не топор, а всю жизнь.
Брат понял его и вздохнул:
— Есть выморочный надел. Бери вдову в жены, она еще молода… — Тут он замолчал, с сомнением оглядев кольчугу Рюрика, отделанную серебром, его дорогое оружие, золотой пояс. — Конечно, тебе придется просить прощения у старейшин, но, может быть, они позволят тебе откупиться.
Рюрик расхохотался. Громко, зло. Над собой, поняв, что не будет торжественного приема, всеобщего благоговения и девушек с охапками соломы.
— Я разучился ласкать землю. А без ласки она не родит. Как женщина.
— Тебя отравила война. — Брат вздохнул. — Война и кровь. Соха надежнее меча, старики говорят правду.
— Я правитель Великого Новгорода, брат.
— Ты взял его мечом?
— Я захватил его хитростью.
Брат сокрушенно покачал головой. Долго разглядывал корявые ступни, утоптанные тяжким трудом.
— Хитрость острее меча, но то и другое притупляется.
— То и другое надо оттачивать.
— Значит, ты приехал таким нарядным, чтобы сманить юношей в свою ватагу?
— Я много лет не был дома. Я не знаю, сколько голодных зим прошло без меня.
— Великий Тор не допустил голода.
— У нас разные боги, брат, — усмехнулся Рюрик. — У меня — Великий Один, требующий крови и отваги, у тебя — Великий Тор, требующий труда и пота. А ведь мы выросли из одного детства.
— Из детства уходят разными дорогами. И из тех юношей, которых тебе удастся сманить, ни один не станет правителем даже захудалой деревеньки, пока ты жив. Не сей соблазн в селении, Рюрик, тебя забросают камнями. И первый камень брошу я.
Рюрик уехал, несолоно хлебавши, но не мог вернуться в Новгород. Он согласился на условие Госто-мысла править с родом своим только потому, что это обеспечивало наследственность власти. Трувор предан и исполнителен: он утвердит порядок, вырезав сторонников Вадима Храброго и прочих непокорных, но этого мало для будущего спокойствия. Нужен кто-то с мощной дружиной, и такой есть. Есть побратим, с которым он в залог вечного союза обменялся сыновьями. Конунг северных русов Ольбард, прозванный Синеусом. И вместо Новгорода Рюрик направился в Старую Русу — зимовье Синеуса и его дружины.

8
Синеус встретил его с подобающими почестями. Был трехдневный пир, бои воинов, подарки, и по обе стороны конунга русов сидели Рюрик и Бьерн. Юноша окреп, уже участвовал в боях, и Синеус — шумный, громкий, веселый — предлагал обрить его по обычаям русов, оставив на темени чуб, и женить на русинке.
— Пока Олег подрастет, Бьерн станет водить мою младшую дружину, князь Рюрик. И нам не страшны. будут ни новгородцы, ни кривичи, ни роги, ни чудь с мерью, весью и финнами!
— Юную силу нужно развивать в боях, а не в постелях с женщинами, конунг. Подождем, пока у моего сына созреют плечи и он научится рубить с двух рук, как положено варягу.
— Ты прав, князь Рюрик, но Бьерн уже не варяг. Он сын Новгородского владыки.
Синеусу ничего не надо было рассказывать, потому что он знал все: у него были надежные люди в Новгороде. И Рюрик ничего не рассказывал три дня, пока шли пиры и ристалища. Конунг русов казался слишком шумным, чтобы хитрить, и Рюрик не брал в расчет его хитрости. Правда, Синеус остановил движение родственного русам племени рогов на западе, умело сдерживал напор славян-кривичей с юга, но очень уж давно жил в славянском окружении, то воюя, то мирясь, а потому, с точки зрения побратима, в известной степени подпал под влияние славянского простодушия. И Рюрик терпеливо ждал, когда Си-неусу надоест бражничать.
— Значит, ты предлагаешь мне из равного стать третьим братом, — сказал Синеус, когда они наконец-то перешли к делам. — Ты — варяг, конунг Рюрик, и, кто бы ни назвал тебя князем, навсегда останешься им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17