Не скажешь? Отчего все друг друга жрут? Как самим-то не тошно?
– А что, – сказал Энки, – может, правы-то они, а мы – выродки, вот нам и кажется, что все не так.
– Думал я об этом. Неправда. Ты на зверей погляди. Кто из них своих детенышей жрет? А если б могли они говорить, кто из них назвал бы свою жизнь «страданием», а смерть – «благом»?
Энки долго молчал, смотрел на брата. Наконец сказал:
– Вырос ты, Орми. Пора тебе одну вещь показать.
– Что за вещь? Покажи.
– Вот что: давай шкурами поменяемся.
Орми поглядел на брата с сомнением.
– Твоя-то шкура незавидная. Гляди, вся шерсть вылезла. А у меня новая совсем.
– Врешь, добрая шкура. Не замерзнешь. Старая только. Да дело не в шерсти! Вот, гляди.
Энки снял шкуру, бросил на снег мехом вниз. А с изнанки вся она была в черных пятнышках.
– Тьфу! Ты что, блох на ней давил?
– Дурак ты! Рассмотри получше.
Орми пригляделся. Пятнышки и впрямь были занятные. Маленькие, а все разные. Где вроде как и в самом деле блошка раздавленная, где комарик, где паучок, где травинка прилипла. От этих черточек и точек рябило в глазах.
– Ну, давай одевайся, холодно так сидеть-то. А с метинками потом разберешься.
Переоделись.
– Что хоть это такое? – спросил Орми. Энки огляделся, словно их могли подслушать, и сказал чуть слышно:
– Это, брат, знаки.
– Чего?
– Ну, знаки. Вот если упыриный след на снегу увидишь, что сможешь сказать?
– Упырь прошел. Ну, еще скажу, когда прошел и куда, торопился ли, нес ли кого, голоден или сыт.
– Все верно. Так вот эти пятна – как следы. По ним много чего сказать можно. Они вроде как сами говорят.
– Ты-то откуда знаешь?
– А я на них долго смотрел, разбирал, думал. Сначала ничего не выходило, а потом вдруг как ожили знаки. Заговорили. И рассказали мне кое-что.
– Что же они рассказали?
– Не скажу, брат. Ты уж сам. Я ведь из этого рассказа почти ничего и не понял. Может, тебе больше повезет.
Орми подумал, помолчал.
– Ну, ладно. А где ты взял эту шкуру? Или тоже секрет?
– Мне ее отец дал.
– Кто-о?
– Не веришь? Ладно, слушай. Иду я раз по болоту. Вдруг из-за камня – человек. Старый, ребра торчат. Я на него копьем замахнулся, а он спрашивает: «Тебя Энки звать?» – «Верно», – говорю и думаю: «Откуда он может меня знать? Сам-то не из наших». Он тогда говорит: «Я – твой отец». И левую ладонь показывает. А на ладони метки нет!
– Болотный выродок! – вырвалось у Орми. – Так вот кто твой отец!
– Да и твой, наверное. Я ему: «Чего тебе?» А он мне вот эту шкуру сует. «Возьми, – говорит, – шкуру, береги ее, она тебе всю правду расскажет. Я ее от своего отца получил и теперь вот тебе передаю. И следи, чтоб никто из меченых не увидел ее с изнанки, а то – беда. Знаки разберешь – другому выродку отдай». Сказал и исчез, как в болото провалился. – Энки помолчал и нехотя добавил: – А если по правде, не удалось мне разобрать знаки. Бился, бился, да и бросил. Видно, я из выродков выродок. На тебя вся надежда.
– Ладно, – сказал Орми. – Пошли домой. Темнеет. Скоро упыри на охоту выйдут.
Зимние дни долго тянутся, но и им пришел конец. Снег растаял, прилетели из-за Мертвых земель грачи и вороны. В первый теплый день Орми ушел из селения, спрятался в ущелье за болотом и стал разглядывать знаки на шкуре. Вертел шкуру то так, то этак, а все знаки молчат, Орми задумался.
– Тут, верно, с умом нужно… – сказал он самому себе. – Дай-ка сосчитаю знаки.
Считал, считал, сбился. Снова начал, дошел до тысячи и сбился опять.
– Что-то тут не то. Ладно, попробую по-другому.
Стал искать одинаковые знаки. Оказалось – одинаковых много. Сосчитал тогда разные. Вышло двадцать пять.
– Если это рассказ, то каждый знак должен быть словом. Рассказы ведь из слов. Однако двадцатью пятью словами много не скажешь. Вот незадача! Что же это такое?
Как ни думал Орми, как ни бился – в тот день дело так и не сдвинулось. На другой день снова пришел в ущелье, снова растянул шкуру. И опять ничего не придумал. На десятый день его осенило. Догадка пришла во сне. Он увидел слово – как горсть разноцветных камушков. Камушки рассыпались по земле, легли рядком. И зазвенели вдруг разными голосами: в лад цвету – и каждый в свой черед. И Орми услышал незнакомое слово. Почему-то оно показалось ему очень важным и сильным, как заклятие. Четыре камня были в слове. Первый и третий, зеленые, прозрачные, звенели тонко: и-и-и. Второй, белый, матовый с поволокой: м-м-м. Четвертый, красно-бурый, ребристый, рычал-перекатывался: р-р-р.
Имир.
Утром Орми побежал со всех ног в свое тайное укрытие. Теперь-то он знал, что за знаки на шкуре. Не слова, а голоса. Они звучат поочередно, и из нескольких голосов получается слово.
Только как он ни всматривался, как ни вслушивался – не мог услышать голоса знаков. Тут уж Орми совсем растерялся. Даже разозлился. Завернулся в шкуру, побрел домой. По дороге пожевал прошлогодних ягод – тайком, чтобы никто не заметил. И назавтра никуда не пошел. Решил – все без толку, не осилить ему эту тайну. Только по ночам, во сне приходили теперь к нему знаки и все пытались заговорить, да не могли.
Раз ночью Орми проснулся – а в землянке вместе с ним жило людоедов двадцать – и чувствует: падалью воняет. Да не так, как если потянет ветром с поляны Улле. Идол-то, ясно, человечьими потрохами обвешан круглый год, лето на дворе, как ему не смердеть. Но поляна все же не близко, а воняло в норе так, что хоть в лес беги. Орми замер, прислушался. Слэк храпит, стены трясет. Ильг дышит тяжело, с присвистом. Все знакомые, мирные звуки. Орми каждого ядозуба узнает на слух, по дыханию. Но вот послышался вроде какой-то шелест. Накатила волна гнилого воздуха. И писк – тонкий-тонкий, словно голос летучей мыши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103