Немая тётушка Синеока таскала воду, потом появился Итерскел, снова залился жарким румянцем, отобрал ведёрки, взялся таскать сам. Синеока ходила за ним, размахивала руками, словно дом строила. В углу притаился Ульгеш, он еле отделался от маленьких Волчат, норовивших оттереть с него сажу. После бабкиного вразумления Волчата вплотную больше не лезли, разглядывали Ульгеша издали, снедаемые любопытством: а послюнить если, может, всё-таки ототрётся?… Волчата мешали мономатанцу, не давали сосредоточиться над книгой, извлечённой из котомки, он хмурился, косил на мелюзгу жёлтыми глазищами и вертел в руках что-то вроде кружальца Кружальце – циркуль.

, только очень маленькое, не для плотницкого дела.
«Будет ли ещё оно, лето…»
Несмотря на спокойствие и мужские речи Волков, Бусому упорно лезло на ум одно и то же. Небывалые, кажущиеся неслышимыми Звуки, от которых среди бела дня падает тьма, идут по земле волны, встают дыбом дерновые крыши изб и со стонами расседаются плотно спряженные бревенчатые углы. Хватается за голову, мучительно выгибается Итерскел, кулём падает Синеока, катятся в грязь книга и кружальце Ульгеша… А сквозь тьму, с факелами в руках, визжа своё «И-й-а-а-а-ххха-а-а-р-р-р-ха-а-а-а!…», верхом несутся Мавутичи…
Бабушка Отрада вытеребила ещё прядку волнистого сероватого пуха, уложила, прижала. Небось не металась, не созывала детей, не оглядывалась в поисках укрытия или лазейки. Спокойно вершила каждодневный женский урок, готовила кудель, непоколебимо уверенная, что кудель эта ей пригодится.
«Тебе скажут, что завтра миру погибель. А ты поди и возьмись колодец копать…»
– Бабушка Отрада, – сказал Бусый. – Мой отец… Ты расскажешь мне про отца?
На разостланную тряпицу лёг ещё один серый клочок.
– Каким он был, когда отцом тебе стал, я бы про то сама кого-нибудь расспросила… А мальцом… мальцом на тебя был очень похож. Я ведь вправду решила, что он это вернулся, пока глаза твои не увидела. Синеглазых у нас немного рождается, вон, тётке твоей даже назвище особое дали. Да… Долго нам с Ратиславом Предок его не давал, как будто испытывал. А родился Иклун Иклун – «клыкастый», от «иклы» – клыки.

, так уж мы любили его, дитятко наше.
«Иклун. Его звали Иклун…»
Бабушка Отрада подозвала одного из внуков:
– Принеси-ка мне…
Мальчик скрылся в доме и скоро вынес нарядную шкатулку. Бусому показалось вначале, что шкатулка была деревянная, украшенная затейливой резьбой, но когда взял в руки, ощутил пальцами обожжённую глину.
– Это – жениховский подарок Ратислава, – улыбнулась былому счастью Отрада. – Он пришёл ко мне из рода Стрижей. Видишь, на крышке себя и меня изобразил.
Бусый и сам уже любовался искусной лепкой, украшавшей крышку шкатулки. Как живая несётся куда-то во всю прыть весёлая молоденькая волчица. Несётся, делая вид, будто вовсе не замечает легко догоняющего её в стремительном полёте острокрылого стрижа. Да только мастеру каким-то непостижимым образом удалось передать, что на самом-то деле нет волчице никакого дела ни до кого, кроме этого юркого летуна. А стриж, тот даже и не пытается скрыть, что творит вдохновенный полёт единственно для своенравной любимой.
Бусый долго рассматривал лепную картинку, поражаясь искусству дедушки Стрижа. Мастеру удалось передать даже движение фигурок. Волчица на крышке в самом деле бежала, а стриж её догонял. Если долго вглядываться не отрываясь, становилось непонятно, как же это стриж так всё и оставался чуть позади…
– Род мужа сидит на берегу Звоницы, в верховьях, над высоким обрывом. В обрыве том стрижиные норки. А в деревне даже тын – глиняный, с фигурками затейливыми…
Отрада опять замолчала, всматриваясь в лицо внука, казавшееся таким знакомым. Искала в нём и с сердечной болью и радостью находила всё новые и новые черты, перенятые мальчишкой от её старшего сына. От мужа…
– Ратислав, пока дома жил, тоже чего только из глины ни делал. Лет в восемь даже крылья себе слепил… Все видели, как он возился, а остановить не додумались, пусть, дескать, забавляется малец, руку набивает. А он и полез с крыльями этими на обрыв. Чтобы прыгнуть оттуда. А потом, значит, как стриж полететь.
– И как?… Прыгнул?…
Бусый с замиранием сердца ждал ответа. Он сам в те же восемь лет прыгнул первый раз с Белого Яра. Всё повторяется, говорил Горный Кузнец. Вот, значит, что он имел в виду…
– Прыгнул… Как жив остался! На ноги встал, да правая короче левой осталась. Ходил, хромал… Только я хромоты его вовсе не замечала. Краше всех для меня был…
«Я тебя про отца спрашивал, не про деда…» Бусый попытался пристально вспомнить, какой была Свистелка на тяжёлой стреле. Глиняной? Деревянной?…
– Бабушка… А мой отец из глины тоже лепил?
Отрада Волчица погладила шкатулку и поставила её на скамью. Вытеребила ещё пучок волосков. Уложила, прижала. И ещё. И ещё… Вздохнула.
– Ох, дитятко… Вот у кого не руки были, а золото, за что ни возьмётся, всё получалось. Ему бы да упорства ещё… Он нежадным был. Братишку своего и сестрёнок младших любил, всё с ними возился…
– А что случилось с ним? Как из дому пропал?
«Я ведь сам едва не „пропал“…»
Бусый хорошо помнил день, когда Лакомка и лесные белки дали ему понять, что в роду Белок он был чужим. Хорошо, Ульгеш его в лесу отыскал, обратно привёл. Ка-ак ему Осока по шее дала!… Тяжёлая рука у неё, иному парню на зависть. И ведь на душе сразу легче стало. Кто совсем не нужен, того по шее не бьют.
– Тот год мирный стоял, – опять вздохнула Отрада. – Вздумал мой Ратиславушка сам с товарами в Галирад ехать. Пристал к обозу Горкуна Синицы, тот всякое лето до самого моря ходил… Детей взял мир посмотреть, Иклуна да Синеоку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71