Держались они крайне небрежно, воротник расстегнут, рукава закатаны. Они были прекрасно вооружены, но у них был какой-то несерьезный вид туристов. И дисциплина у них была очень относительная, а мы уже понимали, что без этого нет и не может быть настоящей армии. В общем, они были неплохие ребята, эти рослые американские парни.
Иные наши солдаты, плотные, невысокие, в выгоревшей латаной гимнастерке под брезентовым поясом, с котелком, в обмотках, вероятно, проигрывали во внешнем виде – мы об этом не задумывались, и американцы с некоторым удивлением смотрели на них. Чувствовалось, что они стараются и не могут понять, каким все-таки образом уничтожили мы гитлеровскую военную машину.
…Но это было в самом конце войны, в мае. А сейчас они только в Париже.
А это куда более живая, куда более французская картина. Правда, на ней сам генерал де Голль. Но, право, какая она непарадная, естественная, парижская, с этой улицей, этими лицами, этой толпой. В ней как бы атмосфера, характер Франции.
Париж свободен!

Освобождение Польши

В разгар войны, когда до конца было неблизко, на нашей территории формировались польские, чехословацкие части и соединения. В этих странах еще была глухая ночь оккупации, разносились резкие шаги патрулей, стоны пытаемых, залпы карателей.
А здесь – выдавалось обмундирование и оружие, проводились полевые занятия. Этим людям виделось, как они вместе с нашей армией ступают на свою родную землю. Так оно потом и получилось.
Для них эти годы связаны с названиями наших сел, где стояли их штабы, с именами наших офицеров, учивших их.
Когда они шли по своей земле, на их сапогах незримо оставался наш чернозем или суглинок.
Это мотоциклисты из Войска Польского. Они испытали счастье вернуться на родную землю освободителями. Но как строги их лица – ни одной улыбки. Слишком страшно все, что они здесь увидели. Чудовищны развалины, бесчеловечны злодеяния. Разрушенные города можно отстроить заново, даже точь-вточь такими, как прежде. Это действительно было потом сделано. Но ведь не все восполнимо.
Наша армия продолжала освобождать города и села Польши. Белоруссия и Украина остались далеко за спиной.

Белоруссия родная, Украина золотая,
Ваше счастье молодое
Мы стальными штыками оградим.

Популярнейшая строевая песня времен войны. Ее пели в строгих офицерских училищах, в краткосрочных полковых школах, в заволжских запасных и в лихих гвардейских полках. В тылу, на переформировках и на прифронтовых дорогах.
Ах эти строевые песни! За лесами и холмами, далеко-далеко, звучат они сейчас для меня, порою угадываясь лишь смутно. Хриплый голос запевалы и мощный хор, подхватывающий припев, а подголосок тоже человек не последний, его тенорок бьется бубенчиком над этим могучим хором и слышен более других. И сама собой подравнивается рота, берет «ножку», расправляются плечи, поднимаются головы.

Белоруссия родная, Украина золотая…

Это песня тридцать девятого года. Наш освободительный поход.

Мы стальными штыками оград-и-и-м…

В сорок первом не оградили. Но все равно пели повсеместно эту песню в солдатском строю. И оказались правы.
Гремят наши песни далеко за пределами России, и Европа внимательно слушает их.
У нас были союзники – Англия и США. Они так официально и назывались – союзники. Они действовали на других театрах войны. В совместных операциях мы, по сути, не участвовали, разве что на море и в воздухе. Но в ходе войны у нас появились новые союзники, перенесшие великие беды и вставшие с нами плечом к плечу. И в числе первых – Польша, Рядом и за общее дело проливали мы кровь.
Любой ценой враг пытался приостановить наше продвижение в Польше, не пропустить наши войска в Германию. Он надеялся, что наш нажим ослабнет, не только потому, что мы утомлены столь долгим наступлением, но и чисто психологически: ведь мы уже освободили свою землю и воюем на чужой.
Но героизм и самопожертвование наших людей были не меньшими, чем прежде, мощь наших фронтов и армий все нарастала. Очень хорошо помню это чувство: нас уже ничем не остановить!
Такие разрушения, такие развалины, как были оставлены гитлеровской армией в Польше, можно было еще увидеть лишь в одной стране – у нас.
До войны у нас не существовало туристских поездок, и вообще мало кто бывал за рубежом. А в сорок пятом сразу несколько миллионов наших людей оказалось в Европе. И с какой выдержкой, достоинством прошли они по ее дорогам. Я не раз замечал эту поразительную способность не удивляться попусту, не суетиться, сохраняя полнейшую собранность и спокойствие – привычку, свойственную русскому человеку.
Куда только не забрасывала судьба, но что же в этом, удивительного! На войне всякое увидишь.
Отбивали обратно дорогие сердцу города и деревни, освобождали наших людей – все это было уже привычно, постоянно.
Но здесь совсем другое – новое, щемяще неожиданное: наши девчушки, угнанные на чужбину, в неволю, в услужение. Русские девчонки, украинские и белорусские девчата, бесправные, безответные, втихомолку выплакавшие синие глаза и карие очи в тоске по родным местам, по своим близким.
Вон как они хохочут сейчас – еще бы, у них теперь вся жизнь впереди! А их освободители, такие же молодые, как они сами, лишь улыбаются – добро, по-мужски сдержанно, чуть снисходительно.

От всех мадонн, стоящих у развилок,
От всех высоток, где прошли бои,
Из всех могил, окопов и могилок,
Где полегли товарищи мои,


Потом, когда исчезай пепелища
С истерзанной снарядами земли,
На сводные огромные кладбища
Товарищей моих перевезли,


Писавших в штабе длинные бумаги
Или мгновенно шедших на таран,
Сраженных в ранней утренней атаке
Или в санбатах умерших от ран.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22