Я многие недели разыскивал ее… да и потом, возвращаясь в Мекатехевен, продолжал поиски. Джастрию я так и не нашел.
И вот теперь, находясь в тюремной камере, она спрашивала меня, понимаю ли я, почему она была так беспокойна, так не способна приспособиться к нормальной жизни…
– Понимаю? – переспросил я. – Отчасти. Немножко… В конце концов, я никогда не хотел сидеть дома и сделаться копией своего отца. Но, Джас, ты же попросту убила себя. Разве оно того стоило?
– Знаешь, мне стало все едино. Я думала, свобода делать все, что захочу, разрешит мои проблемы, да только ничего не вышло. Я ведь так и не стала свободной, на самом деле свободной. Жители Небесной равнины презирали меня за то, что я хотела быть не как все; жители побережья презирали меня за то, что я была не как все. Вот и оказалось, что я нигде не могу быть счастлива.
– Тот мужчина… – начал я и тут же понял, что не знаю, как задать вопрос.
– Тот, с которым меня поймали? – догадалась Джастрия. – Он просто заплатил мне, Кел. Я его даже не знала.
Я отвернулся: меня начало тошнить.
Мое отвращение вызвало у Джастрии вспышку ярости.
– Я рада умереть! Слышишь? Рада!
Я не знал, что сказать. Я понимал, что подвел Джастрию. Я чувствовал себя беспомощным все годы, пока мы были женаты, и теперь я тоже чувствовал себя беспомощным, глядя на нее сквозь решетку.
– Мне жаль, – сказал я бессмысленные в такой трагической ситуации слова.
Джастрия вздохнула.
– Это не имеет значения. Мне не следовало выходить за тебя. Ни за кого не следовало. Да и не знаю я, что нужно было бы сделать: лекарства от разрушения души нет. Недаром говорят: тот, кто плюет в небо, получит плевок в лицо. Что ж, я плевала в небо по доброй воле.
– Неужели я ничего не могу сделать? Не нужно нам говорить о том, что ты умрешь. Нужно попытаться найти способ остановить это безумие. Ты не знаешь кого-нибудь, к кому я мог бы обратиться?
Джастрия просунула руку сквозь решетку и приложила палец к моим губам.
– Перестань, Кел! Это не та беда, в которой может помочь одно из твоих снадобий!
– Сотворение, Джас…
Мы смотрели друг на друга, вдыхая запахи отчаяния и ужаса, ощущая друг друга так, как никто, кроме горцев, не способен: все оттенки чувства отражались в воздухе, и с каждым вдохом мы узнавали о них. Все, что я мог сказать Джастрии, было в моем запахе, лишенное словесных прикрас и принятых в обществе иносказаний. Она вдыхала мое горе, вину и любовь, а я – ее сожаления, печаль, все еще не угасший гнев. Я чуял следы той страсти, которую когда-то давным-давно Джастрия питала ко мне.
Как же молоды мы были тогда…
Поверх плеча Джастрии я посмотрел на вторую узницу. Женщина прислонилась к дальней стене, сложив руки на груди и опустив голову. Она, должно быть, слышала каждое сказанное нами слово.
Джастрия переступила с ноги на ногу и вздохнула.
– Кел, есть одна вещь, которую ты можешь для меня сделать.
– Да?
– И это, наверное, самая трудная вещь, о которой я когда-нибудь тебя просила.
Я помолчал, насторожившись: снова подвести ее я не хотел.
– Что именно?
– Я боюсь того, что они хотят со мной сделать. Говорят… говорят, такая смерть может оказаться медленной… и мучительной.
– Ты слышала об этой казни?
– О побивании камнями? Да. – Джастрия кивнула.
– Я… я мог бы тебе что-нибудь дать… если меня к тебе снова пустят… снадобье… – Но ведь стражники обыщут меня и отберут…
Запах Джастрии сказал мне, что она думает так же.
– Мне говорили, что… э-э… привилегия оскорбленного супруга – бросить первый камень. – Джастрия откашлялась. – Ты ведь сильный, Кел.
Я ощутил тошноту. Нет! Только не это! Ни за что! Я подавился поднявшейся к горлу желчью.
– Прошу тебя, Кел…
– Ты не знаешь, о чем меня просишь! Я же врач! И когда-то я любил тебя больше всех на свете.
– Ох, я знаю! Но я, как всегда, эгоистична… и перепугана. Я не стала бы просить о таком менее достойного человека.
Она вертела мной, как делала это уже тысячи раз раньше. Было совершенно невозможно, чтобы она не представляла себе, о чем меня просит… совершенно невозможно. Ее запах даже нес в себе что-то неприятное… Но что я мог сказать? Я коснулся лица Джастрии, просунув пальцы между прутьями решетки, пытаясь скрыть свою боль – чтобы она ее не ощутила.
– Если… если мне позволят.
– Обещаешь?
– Клянусь.
– Ты хороший человек, Кел. Ты заслуживал лучшей жены.
Только я в этом сомневался. Я подвел Джастрию, сомнений в том не было.
– Иди теперь, – сказала Джастрия. – Да будет с тобой всегда Сотворение.
Я еле смог выговорить благословение, положенное умирающим:
– Покойся в Сотворении с миром. – Я стиснул прутья решетки, не решаясь уйти.
Другая женщина подняла голову и подошла к нам. Ее лицо было спокойным. Она кивнула мне и сказала:
– Не сдавайся. Попытайся пробиться к повелителю Мекате или к его канцлеру. – Она положила руку на плечо Джастрии.
Я кивнул.
– Попытаюсь. А ты как? Вчера мне показалось, что у тебя сотрясение мозга.
– Да. Думаю, так и есть. – Она криво улыбнулась. – Иначе меня сюда не заперли бы. Ты сегодня утром не видел белокурую цирказеанку?
Я покачал головой и повернулся к выходу, но стражник в конце коридора рявкнул:
– Остановись! Дождись сопровождающего. – Он позвонил в колокольчик, чтобы вызвать кого-то из своих собратьев. – Стой, где стоишь.
Я сел на нижнюю ступеньку лестницы и опустил голову на руки. Я чувствовал себя совершенно беспомощным, меня угнетала вина. Но где я допустил ошибку? Я не знал. Я так и не смог понять, как мог бы сделать Джастрию счастливой, но ведь должен был существовать способ? Я просто не сумел его найти…
Через минуту или две по лестнице спустился стражник, но явился он не за мной:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23