Названные выходили вперед из второго строя — кроме двух, которые были вызваны из первого. Эти двое были ранее приговоренные к смерти офицерская жена и девушка, которая гордилась своими подвигами в банде.Своей фамилии Лана Казарина в этом списке не услышала, да и вообще в строю приговоренных осталось стоять у стены больше женщин, чем по команде дежурного вышло вперед.Тем, которые вышли, дежурный скомандовал:— Налево! Сомкнуть ряд! Руки назад. Шагом марш!— Куда их? — спросила одна из оставшихся, адресуясь к дежурному или конвою. Но те ничего не ответили, а учительница начальных классов, которая тоже осталась у стены, неуверенно предположила:— В другую камеру, наверное.— Прекратить разговоры! — зарычал на них дежурный. — Направо в камеру шагом марш!Заходя в свою ставшую уже привычной камеру женщины успели увидеть, как открылась дверь соседней камеры, тоже женской, и ее обитательницы стали выходить в коридор.— Не может быть… — повторила еще раз учительница начальных классов, а Лана Казарина, протиснувшись к ней поближе, стала убеждать ее, что сотрудники Органов — это предатели, которые поставили себе целью истребить всех честных людей в Народной Целине. 34 Исполнитель приговоров к высшей мере наказания младший лейтенант Органов Данила Гарбенка вышел на свою новую работу уже в третий раз. В первую свою смену он был помощником исполнителя при расстреле мужчин. Во второй раз он уже стрелял сам, а помогал ему старшина из конвоя — но исполняли они опять мужчин.Теперь же ему предстояло работать в одиночку. Сокращенный боевой расчет — конвойный в предбаннике и исполнитель без помощника.Когда двадцать женщин завели в предбанник, Гарбенка вышел к ним, волнуясь больше обычного, и, стоя в дверях расстрельной камеры, объявил:— Я обязан предупредить, что нарушение порядка исполнения приговора, неповиновение членам боевого расчета и оказание сопротивления карается специальным наказанием в виде утилизации тела осужденного в печи без предварительного умерщвления.На слове «умерщвление» Гарбенка запнулся, и этим тотчас же воспользовалась Маша Раманава.— Как исполнения?! — воскликнула она. — Что, прямо сейчас?!— Тихо! — оборвал ее Гарбенка.Сбившись, он забыл текст предупреждения, и пришлось заканчивать его своими словами:— И это… В общем, нарушение порядка лишает права на помилование, вот. Короче, если кто будет рыпаться, того сожгут в печке живьем, понятно? И никакой помиловки нарушителю не будет.— А так будет? Будет, да?! — с надеждой выкрикнула Маша.— А это как начальство прикажет.Гарбенка врал. Про помилование в расстрельной камере не слышали в управлении даже старожилы. Помилования вообще изредка случались, но тогда смертника приводили не в расстрельную камеру, а в кабинет начальника тюрьмы и там сообщали ему радостную новость.Конечно, обычно и промежутки между приговором и расстрелом бывали дольше. Это только теперь персоналу тюрьмы официально заявили, что время уже военное и работать теперь придется по законам такового. И в частности, без всяких кассаций и апелляций расстреливать смертников в кратчайший срок после вынесения приговора.Но все равно романтические истории с гонцом, приносящим весть о помиловании прямо к эшафоту, когда над жертвой уже занесен топор — это было не в духе суровых целинских Органов.Смертникам о возможном помиловании говорили только для того, чтобы сократить до минимума сопротивление и истерики. Надежда умирает последней. Кто же станет нарушать порядок, если с одной стороны — специальное наказание в виде сожжения в топке живьем, а с другой — шанс на помилование, в который многие верят до тех пор, пока пуля не вонзится в затылок.Закончив предупреждение, Гарбенка вернулся в расстрельную камеру и створки двойных дверей, похожих на двери лифта, сомкнулись за его спиной.— Это что, меня сейчас убьют? — беспомощно произнесла Маша Раманава.— Не убьют, а расстреляют, — поправил конвойный. — Понимать надо.Пока Маша пыталась понять разницу, на конвойного накинулась девушка из банды, которую звали Швитлана Казакова. Только в отличие от дочери генерала Казарина она предпочитала называть себя не Ланой, а Швиетой.Она попыталась добиться от конвойного подтверждения, что под словом «расстрел» понимается отправка на химзавод, но простодушный вертухай не стал ее обманывать.— Да нет, — сказал он. — Просто стрельнут в голову и все.И Казакова поняла, что это действительно все.— Будет больно? — спросила она.— Да нет, — ответил конвойный. — Ты и не почувствуешь ничего.— Нет, — тряхнула головой Казакова. — Это больно. Я знаю. Я видела, как убивают.Конвойный молча пожал плечами. Ему было все равно. Он стоял у входа в предбанник, подпирая спиной запертую дверь, с автоматом на груди и пальцем на спусковом крючке. Но это не остановило Машу Раманаву, до которой, наконец, дошел смысл разговора вертухая с девушкой из банды.— Выпустите меня! — кричала Маша, пытаясь прорваться к двери. — Вы не имеете права! Пустите!!! Я не хочу!Конвойный оттолкнул девушку от себя автоматом и передернул затвор. И тут как раз снова открылась дверь в расстрельную камеру.— А ну пошла туда! — скомандовал Маше конвойный. — Быстро! Бегом! Ты что — в крематорий захотела?!Крематорий Машу не испугал. Гораздо страшнее был автомат, который смотрел ей прямо в грудь. Конвойный напирал и его палец на спусковом крючке нервно подрагивал, хотя вертухай тоже заучивал наизусть параграфы устава, запрещающие стрелять по осужденным в неурочное время без крайней необходимости.Маша отступала до самой двери расстрельной камеры, а там споткнулась о порожек и упала на спину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121