Я поднял с травы ее журнал и полистал его. Совсем не ожидал, что он окажется журналом для мужчин, таким… ежемесячным. На развороте красовалась женщина в тонких трусиках, через которые просвечивали все ее прелести: восседала верхом на стуле в нелепой позе, широко расставив ноги. Я положил журнал на место, сложил руки на груди и снова сосредоточился на кошачьей тропе.Прошло немало времени, прежде чем девушка вернулась со стаканом колы в руках. Послеполуденная жара донимала. Долго просидев на солнце, я чувствовал, как заплывают мозги. Меньше всего мне хотелось думать.— Скажите, — сказала она, возвращаясь к прежней теме, — если бы вам нравилась девушка, а у нее оказалось шесть пальцев, что бы вы сделали?— Продал бы ее в цирк, — ответил я.— Что, серьезно?— Нет, конечно, — сказал я. — Шучу. Думаю, меня бы это не очень волновало.— Даже если бы это могло передаться вашим детям?Я немного подумал.— Нет, для меня это, правда, не важно. Что плохого в лишнем пальце?— А если бы у нее было четыре груди?Я снова задумался.— Не знаю.Четыре груди? Этот разговор может продолжаться до бесконечности. Я решил сменить тему.— Сколько тебе лет?— Шестнадцать, — ответила она. — Только что исполнилось. Перешла в повышенную школу [ Завершающий этап школьного обучения в Японии, так называемой системы «шесть-три-три» (шесть лет начальной школы, три года средней школы первой ступени и три года повышенной средней школы, в которой школьники готовятся к поступлению в университет).

].— Давно на занятия не ходишь?— Нога еще болит, если много ходить. Потом эта ссадина у глаза. В школе все уже достали. Если узнают, что я грохнулась с мотоцикла, начнут болтать: то да се. Поэтому считается, что я «отсутствую по болезни». Можно год пропустить, ничего страшного. В следующий класс я не тороплюсь.— Понятно.— Ну, так что? Вы вот говорили, что женились бы на девушке с шестью пальцами, но четыре груди вам не подходит…— Я не говорил, что не подходит. Я сказал: не знаю.— Чего не знаете?— Не знаю… мне трудно такое представить.— А с шестью пальцами можете представить?— Конечно. Думаю, да.— Какая разница? Шесть пальцев или четыре груди?Я подумал еще немного, но вразумительного ответа не нашел.— Я задаю слишком много вопросов?— А что, тебе такое говорят?— Случается.Я снова стал смотреть на кошачью тропу. Какого черта я здесь делаю? За все время не показалось ни одной кошки. Не отнимая от груди рук, я на полминуты закрыл глаза. Я истекал потом. Все тело обливали солнечные лучи, наполненные необыкновенной тяжестью. Кусочки льда в стакане девчонки при каждом ее движении позвякивали, как колокольчик на шее коровы.— Можете поспать, если хотите, — прошептала она. — Как только кот появится, я вас разбужу.Не открывая глаз, я кивнул.Воздух был неподвижен, вокруг стояла полная тишина. Голубь уже улетел куда-то за тридевять земель. Я раздумывал о женщине, что позвонила мне. Неужели мы знакомы? Ее голос и манера говорить даже отдаленно никого не напоминают. Но меня она точно знает. Мне казалось, что я вижу перед собой сцену, написанную де Кирико: длинная тень женской фигуры тянется ко мне через пустую улицу, а сама женщина задвинута далеко за пределы моего сознания. У моего уха, не смолкая, тренькал колокольчик.— Вы спите? — спросила девчонка; ее голос звучал еле-еле: я даже не был уверен, действительно ли слышу его.— Нет, не сплю, — ответил я.— Можно мне поближе? Мне… легче говорить тихо.— Не возражаю, — сказал я, по-прежнему не открывая глаз.Она двигала свой шезлонг, пока тот сухо и деревянно не стукнулся о мой.Странно, но голос девушки звучал по-разному — в зависимости от того, открыты у меня глаза или закрыты.— Можно говорить? Совсем тихонько, и вам не надо ничего отвечать. Можете даже спать.— Ладно.— Здорово, когда люди умирают.Губы девчонки были теперь совсем рядом с моим ухом, и ее слова проникали в меня вместе с теплым влажным дыханием.— Почему? — спросил я.Она прикоснулась пальцем к моим губам, будто хотела запечатать их.— Никаких вопросов, — сказала она. — И не открывайте глаза. Хорошо?Мой кивок был таким же слабым, как ее голос. Она убрала палец и дотронулась до моего запястья.— Был бы у меня скальпель. Я резанула бы здесь, чтобы заглянуть внутрь. Там… не мертвая плоть. Там что-то похожее на саму смерть. Что-то темное и мягкое, как мячик для софтбола, — из омертвевших нервов. Хочется достать его из мертвого тела, разрезать и посмотреть, что внутри. Я все время думаю, на что это похоже. Может, оно все твердое, как засохшая зубная паста в тюбике. Как вы думаете? Только не отвечайте. Снаружи мягкое, дряблое, но чем глубже, тем тверже становится. Я вскрою кожу и вытащу эту дряблую штуковину, скальпелем и какой-нибудь лопаточкой полезу внутрь — чем дальше, тем больше твердеет эта слизь, — пока не доберусь до крошечной сердцевины. Она такая крошечная, как малюсенький шарик от подшипника, и очень твердая. Вам так не кажется?Она кашлянула.— В последнее время я только об этом и думаю. Потому, наверное, что у меня каждый день столько свободного времени. Когда нечего делать, мысли убегают далеко-далеко — так далеко, что не уследишь.Девушка убрала палец с моего запястья и допила колу. Льдышки звякнули на дне стакана.— За кота не переживайте — я скажу, если Нобору Ватая покажется. Не открывайте глаза. Сейчас он, конечно, бродит где-то тут. Может появиться в любую минуту. Нобору Ватая приближается. Я знаю: он идет — пробирается в траве, пролезает под калиткой, останавливается понюхать цветочки. Он все ближе и ближе, шаг за шагом. Представьте себе его.Я попробовал вообразить кота, но у меня получалось лишь очень расплывчатое темное изображение, как на контурной фотографии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36