Нам предстоит растить детей и мстить врагам за обиды, и много-много трудиться, чтобы потом предаться вечной счастливой жизни на небесах возле своих близких… Не будем же тратить время попусту и займемся приятным делом. – Хан снова указал на орду. – Поделим между собой этих мужчин и женщин, поделим этих коней и овец. И вы, может, сами увидите, что напрасно лили слезы, что сегодняшний день лучше вчерашнего… У той молодки, я помню, был худой муж. – Окот обернулся к своим всадникам. – Мы дадим ей толстого.И засмеялись его всадники, и сказали:– Вместо маленького плешивого дадим великана…– Чтоб волосья гребнем не расчесать!– Была бы резвая лиса! А уж сурок для нее найдется.Так еще долго смеялись бы половцы, если бы не увидели Яську. Наверное, ждали, очень хотели увидеть ее, даже сквозь шум толпы сумели расслышать, как скрипнула дверь ханского жилища, иссушенная солнцем, покосившаяся дверь. И обернулись на звук.Берест с Эйриком, стоя среди овец, оказались совсем близко от большой полуземлянки с саманными стенами, из которой появилась Яська, женщина Окота. Поэтому они хорошо рассмотрели ее. И хотя от половцев уже много слышали о ее красоте и прежде пытались представить ее, теперь поняли, как заблуждались они. Мог ли сравниться с Яськой тот бледный образ, что они рисовали! Он тут же стерся из памяти, едва только Яська ступила на солнечный свет. Лях Богуслав, бывало, хвалился своею Пшеславою, женихов для красавицы-дочери искал среди князей, словно камешки на ладони их перебирал и не мог подыскать равного. Переглянулись Берест с Эйриком. Здесь, в продуваемом пыльными ветрами команском аиле, далеко-далеко от больших дорог, возле коров и лошадей, возле котлов, покрытых сажей, и среди кривых глинобитных стен им засияла такая звезда, какая одна только и может зваться звездою, потому что все остальные в ее свете поблекли и виделись лишь неверными крапинками. И погасла Пшеслава, Богуслава дочь, и другие киевские красавицы остались в тени, и Настка, сестра березовой вилы, – когда-то была, и нежная озорная Дахэ уже не тревожила воображения.Расступились женщины и старики, дали Яське пройти. Всадники отвернули лица в разные стороны, боялись, что заметит Окот в их глазах желание и тогда унизит. Но не могли пересилить себя, взглядывали на красавицу то прямо, то искоса, будто мельком. И притихли, ждали, что скажет она хану после разлуки.А Яська ничего не сказала при людях. Окот Бунчук освободил ей стремя. Она ступила в стремя и, поддерживаемая ханом, поднялась к седлу. Усевшись, стукнула коня пяткой. Конь послушно пошел. Яська оттого засмеялась. Руками обхватила широкие плечи Окота. А руки ее были смуглые с длинными узкими кистями, не украшенные ни кольцами, ни браслетами, гибкие, как змеи, легкие, как крылья, ногти же на пальцах были розовые, словно у ребенка.Окот сказал ожидающим команам:– Приведенную орду делите без меня.И направил коня на дорогу.Истинный витязь, правитель степей. Хоть вернулся с поражением, но не выглядел побежденным. Родная Кумания – открытый простор, здесь всякого человека видно издалека: и как он сидит в седле, и как голову держит, и громко ли говорит, и готов ли перед сильным пасть на колени. Окот Бунчук давно и всеми был признан лучшим витязем в степи, взял самое лучшее от доблестных предков – ловкость, силу, хитрость. Он на коне чувствовал себя увереннее, чем пешим. Большой, тяжелый и неповоротливый на земле, Окот, усевшись в седло, сразу преображался. Он как будто становился единым целым с конем, превращался в верткое и стремительное существо, всегда готовое к поединку, готовое пуститься в преследование. И в седле он сидел с легким наклоном вперед – так во время охоты сидел сокол на его руке.Истинный витязь, он жил грядущей битвой. С женщиной наедине не горевал о побитом войске. Окот торопил коня. И торопились его руки, толстые пальцы не справлялись с тесемками Яськиных одежд – оттого смеялся Окот Бунчук. И смеялась Яська. Пыль клубилась им вслед, люди провожали их взглядами. Но едва Окот с Яськой скрылись за ближайшим холмом, как конский топот сразу стих. Хан не поехал далеко.Игрец и Эйрик посмотрели друг на друга. Впервые за многие дни пути они обратили внимание на свой вид. И поразились. Худший из киевских калик выглядел бы возле них господином. Они стояли грязные среди блеющих овец, в изорванных пыльных одеждах, с перепутанными выгоревшими волосами. Их лица были смуглы от загара и покрыты рыжей щетиной. Кожа на скулах облупилась и потрескалась. На запястьях после колодок чернели корки, а ноги, открытые до колен, были сплошной ссадиной. Об их голени терлись овцы, над их головами вились слепни. Они теперь были жалкие рабы! Полулюди, пропахшие скотиной! Ведущие овец и греющиеся от овец, сами, как овцы…За все время после Любеча Эйрик не сказал ни одной висы. Они не складывались в его голове, когда руки были скованы колодками, когда на запястьях кровоточили и болели потертости, когда над плечами то и дело зависала плетка. И игрец не искал дудки – с приходом ночи, едва живой от усталости, он валился на траву, где стоял. Овцы – не агнцы, и путь – не любовь. Какие уж тут висы, какая дудка! Где множатся проклятия, там не родятся славословия. Глава 9 Аил, или зимник, Окота располагался в широкой лощине между трех холмов. Выше аила стояло только святилище. Бахчи же занимали обширное пространство между аилом и рекой. Очень древнее поселение, основанное аланами или болгарами, а может, и того раньше, первыми людьми, еще верившими в то, что нет смерти для человека, есть лишь смерть для животных, этот зимник всегда был невелик и насчитывал в разное время от четырех до десяти жилищ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124