А половцы убеждали себя в том, что победили бы, если б не устали их кони, половцы не задумывались над тем, что битва начинается не тогда, когда скрестятся первые сабли, а намного раньше – в тот миг, когда тиун слушает шорника. Окот это знал, но не в его расчетах было делиться этим знанием.Шорник же, слышали, плохо кончил. Но он сам тому виной! Ему бы следовало правдивее лгать. Для того чтобы веревка не обвилась вокруг шеи, язык должен виться, как веревка.Остатки своего войска Окот распустил, а при себе оставил лишь два десятка. Атаю и Будуку, братьям, приказал вернуться в Балин, где и дожидаться его, и сидеть тихо. Напомнил им, что шаруканиды во главе с Атраком теперь, конечно, поднимут головы и не упустят случая унизить словом того, кто уже унижен оружием. Говоря об этом, Окот засмеялся и научил братьев новой мудрости:«Даже великий хан может иметь нрав маленькой брехучей собачонки».Сам же Окот Бунчук решил сделать то, что не удалось сделать его братьям: тайно пробраться к самому Киеву и выведать удобные подходы к нему, чтобы уже следующим летом одним верным ударом отплатить Руси за все невзгоды половецкой земли. И прошел хан возле Киева, и в самом Киеве побывал, облачившись в ветхие одежды и говоря на языке торческом. Не боялся быть узнанным в лицо, потому что те, кто встречался с ним в битве, сталкивался в поединке и мог бы узнать его, уже предстали перед Господом – ибо хорошим воином был Окот, и если бы он не враждовал со многими половецкими ханами, то мог бы стать гордостью обеих Куманий. Многих русских воинов он положил, и только тиун Ярусаб был сильнее него. Переодевшись торком, Окот Бунчук обошел вокруг всего Киева, также прошел по Подолию и на торгах, поторговавшись, продал перстень. Он осмотрел стены Верхнего города, но в сам Верхний город все же не решился войти, опасался его тесноты и многолюдности. Там Окот был бы, как в мешке, верх которого русским ничего не стоило бы накрепко затянуть. Однако он не побоялся приблизиться к знаменитым Золотым воротам и даже ощупал их створы рукой. А еще, прикинувшись недужным, согнувшись в три погибели, подобно одному из калик, хитрый хан Окот несколько дней собирал милостыню возле русских монастырей. И пока монахи и паломники жертвовали ему корки хлеба и иссохшую рыбку или пережженную кашку со дна котла, Окот все озирался вокруг и запоминал уставы монастырей. Так разумный хан просидел бы и целую неделю, если б не приметили его другие калики, которые сказали:«Этот калика-торк только кивает благодарственно и через раз кланяется и крестится, смотрите, всей щепотью, а не двумя перстами по старому обряду крестное знамение осуществляется двоеперстием

. Он – язычник. И обманывает христиан. Изгоним его!» И калики прогнали Окота.Потом половцы ходили к Чернигову, не спешили возвращаться домой. Осмотрели неприступный замок Любеч, взлелеянный самим Мономахом. И недалеко от Любеча, чуть ли не в виду его башен, Окоту удалось перехватить двоих Мономаховых гонцов. А послание, найденное у них, оказалось пустое – сплошь книжная премудрость, которую так почитают христиане и выворачивают на ней свои мозги. И не стоило за те слова, что были начертаны в послании, терять одного из лучших воинов. Старик же, при сем присутствующий, оказался не так уж глуп. Он пытался слова послания заменить своими словами и что-то лгал про золото и серебро. Старик попался на хитрость Окота, он решил, что половецкий хан не понимает письма. Как же плохо он знал половецких ханов! Глава 8 Да, Окот не торопился в свои степи. Домой торопятся с победой. Но скакал Окот быстро и жег сельцо за сельцом. То вправо от основного пути отклонялся, то по левым тропам заходил в самые дебри. А наткнувшись на жилье, не подкрадывался – он гнал коня во весь опор через поля и огороды, перемахивал, словно перелетал, кустарники и плетни, увлекая за собой всадников кличем отца Алыпа: «Айва! Айва!» Взяли одно русское сельцо, взяли два сельца бродников в лесостепи и два же аила диких половцев, прислужников Руси. У русских отняли медь и серебро, а также дорогие котлы из железа, меди и бронзы, а еще ткани; у бродников отняли три табунчика коней, всего голов на сто, но за них пришлось биться, потому что все бродники оказались хорошо вооруженными; а на диких половцев среди ночи нагнали страху грозным кличем «Айва! Айва!» и отняли у них три отары овец, и когда согнали овец в одну отару, насчитали в ней тысячу голов. Потом еще одну голову посчитали – ханскую. Чтобы другим половцам было неповадно продаваться Руси, Окот Бунчук срубил голову трусливого хана и приторочил ее к седлу. Весь бок коня и сапог Окота были в крови, и кровь эта жирно блестела в свете сгорающих шатров. А Окот намеренно поставил своего коня так, чтобы всем было видно им, Окотом, содеянное. Половецкие женщины с ужасом взирали на жалкую голову своего хана и стенали, и причитали, и кусали себе руки, но боялись встретиться с Окотом глазами и боялись проклясть его, потому что много уже слышали о его жестокости, а этой ночью и увидели ее. Оба аила, всего человек до семидесяти, Окот поднял и повел за собой. Воины же его при этом очень радовались: «С таким ханом не обезлюдеют наши становища. Увел орду по весне, но к осени приведет такую же». И еще так говорили команы-всадники: «Окот Бунчук еще только набирает силу. Он встанет высоко и крепко, подобно своему деду, хану Осеню. Народный сын станет народным отцом – строгим и справедливым. Хорош хан! Атрак, сын Шарукана, не такой. В трудное время Атрак не сможет сказать решительного слова». И еще говорили половцы: «Девок белотелых хотели – мы их имели, насытились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124