Таковы факты.
Я открыл правый ящик, среди сломанных авторучек, линеек, карандашей, ластиков и целой кучи всякой ерунды, разобраться с которой смогу только в очередной субботник, нашел черную каплю складывающейся семикратной лупы и только после этого взял оставленную Золотовым пачку.
Резко прозвенел телефонный звонок. Сдержав нехорошие слова, я поднял трубку.
— Зайцев!
— Приветствую, Юрий Владимирович! Как живздоров?
На проводе был майор Фролов — замнач райотдела, курирующий уголовный розыск.
— Твоими молитвами, Степан Сергеевич, — рассеянно ответил я, не отрываясь от линзы.
— Опять без ножа режешь? Месяц ведь заканчивается!
Жалобный тон у Фролова не получался, но старался он от души.
— Вершиковой обвинение не предъявлено, потому карточку на лицо, совершившее преступление, выставить не могу, — монотонно пробубнил я, ведя увеличительное стекло вдоль склейки целлофана.
— Ну а в какое положение ты нас ставишь? Статкарточки нет, значит, на районе висит нераскрытое убийство! Да с меня голову снимут! А за что? Подозреваемая-то у тебя в камере! К чему же бюрократизм разводить?
Дальнейший разговор известен наперед: «Не бюрократизм, а соблюдение соцзаконности… — Формализм — не законность… — Процентомания — тем более… — У нас общие цели… — Прокуратура не отстаивает ведомственные интересы…» И т.д, и т.п.
— Извини, Степан Сергеевич, потом поговорим: у меня люди.
Линия склейки была ровная, без задиров… Ни заусениц, ни царапин, целлофан прилегает ровно, ни складочки, ни морщинки.
Похоже, пачку не вскрывали. Я сложил лупу, бросил на место. Повертел сигареты, щелкнул ногтем, чуть было не понюхал. Прошел в смежную с кабинетом длинную, кишкой, изрядно захламленную комнату, отыскал ультрафиолетовую лампу, выключил верхний свет.
Или вскрывали, но чрезвычайно искусно. Сейчас посмотрим…
Поднес пачку «Мальборо» к тусклому синему пятну. Синими, как у утопленника, руками повертел ее так и этак, снова этак и опять так. Флюоресценция — признак свежести клея — не появлялась.
Вышел из пропыленной комнатки, постоял, щурясь на дневной свет, у окна, прогулялся из угла в угол, снова сел за стол, лезвием аккуратно вскрыл целлофановую склейку, осторожно освободил пачку, открыл, высыпал сигареты перед собой на стекло. Длинной тонкой иглой проколол каждую от среза до фильтра.
Где-то на восьмой или девятой пришло ощущение, что занимаюсь ерундой, но, как всегда, довел дело до конца.
И ощутил стыд.
Не оттого, что добрых тридцать минут провозился с невинными сигаретами, это, в конце концов, моя обязанность: передача подследственному, да еще подозреваемому в убийстве, не шутка — вдруг там записочка на папиросной бумаге, которая перевернет следствие с ног на голову, или пара-тройка сильнодействующих пилюль, или еще что-то подобное, в практике всякое бывало…
А стыдно стало за ожидание, что обязательно найду нечто запрещенное, за уверенность, что не потратит Валерий Золотов пять рублей просто так, за здорово живешь, что не способен он заботиться бескорыстно о другом человеке.
За плохие мысли стыдно стало, ибо плохо о других думают только скверные люди, и не оправдаешься, что, мол, следователь постоянно в дерьме копается, оттого ему всюду гадость мерещится…
Ладно, самобичеванием тоже увлекаться нельзя, а то недолго впасть в другую крайность, когда законченного подлеца под лакированной маской не распознаешь…
А они маскироваться горазды, особенно если соберутся с себе подобными и станут вкруговую, в свой круг, со своими нормами и правилами, своей моралью и своими законами.
Свой круг… Марочникова, Вершикова, Золотов. Что же между ними общего? И что произошло там, на загородной даче?
Странное дело — допрошены все очевидцы трагедии, но никаких новых обстоятельств по сравнению со вчерашним днем, когда я располагал только первичным материалом, не прибавилось. Факт убийства налицо, есть труп, есть признание убийцы. Но обстоятельства и причины преступления по-прежнему непонятны. Неясно и многое другое в этой истории… Но путей восполнить пробелы уже нет: все, кого можно допросить, допрошены. Впрочем, остался еще один свидетель…
Кортик был устаревшего образца и напоминал католический крест. Чешуйчатые ножны, резные перекрестья и набалдашник. В свое время он, сверкая бронзой, висел у бедра какого-нибудь флотского офицера и, болтаясь в такт ходьбе, придавал особый шик морской форме. Сейчас все металлические детали покрылись слоем патины, витая костяная ручка потускнела и подернулась сеткой мельчайших трещинок. Проволочный шнур, повторяющий извивы рукояти, тоже потемнел, выцвела перевязь. И этот налет старины придавал кортику вид дорогой антикварной вещи.
Я нажал едва заметную в рельефных выпуклостях перекрестья кнопку замка и потянул рукоятку, освобождая блестящую сталь, лишь в нескольких местах тронутую мелкими точками коррозии. Обоюдоострый ромбический клинок с обеих сторон покрывал тонкий узор травленого рисунка — парусники, перевитый канатом якорь, затейливая вязь сложного орнамента. Кружево травления нанесено мастерски, так что даже продольные выемки — долы — не искажали изображения. Красивая отделка, изящная форма, продуманные пропорции клинка и рукояти, искусная резьба… В таком сочетании стали, кости и бронзы эстетическая функция вытеснила утилитарную, эта привлекательная вещица воспринималась как украшение, произведение искусства, а не оружие…
Хищные финские ножи, изогнутые с восточным коварством клыки, удалые кинжалы, грубо-прямолинейные тесаки и штыки не оставляют сомнений в своем целевом назначении.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11