Обелиском торчала труба над русской печью, и пряно пах бурьян, который хорошо разрастается на пожарищах.Но дальше, там, где на карте поля спускались в низинку речушки, бурьяна не было. Плыл легкий туманец, и они не сразу разобрались, что попали на большой, даже огромный огород. Тщательно спланированный и не менее тщательно ухоженный.Впереди из тумана поднимался старый сенной сарай и еще какое-то кособокое строение. Пахло свежеполитой, хорошей землей. Грудинин вздохнул поглубже и отметил:– Компосты делают. Из ботвы.Только после этих слов Матюхин уловил слабый кисловатый запах от невидимых компостных куч. Сутоцкий нагнулся к Андрею и шепнул:– Пошуруем! – Глаза у него поблескивали даже в сумерках, а в движении, в фигуре появилось хищное, стремительное…– Нельзя, – покрутил головой Матюхин. – Сидеть или ползать тихонько.– И ты туда же…Мгновенно вспомнились его перегляды с Гафуром, и Андрей спросил:– Шарафутдинов тебе уже напоминал?Сутоцкий отшатнулся и отошел.– Пара Сутоцкого на месте. Грудинин, за мной.Пригибаясь и прислушиваясь, они прошли между грядок к сараю. Там на сене спали работницы и дети. От сарая прокрались к избушке-полуземлянке, заглянули в темное окно, прислушались и осторожно приоткрыли дверь. Пахнуло конским потом и махоркой. Хриплый простуженный голос спросил:– Кто там?Матюхин ответил по-немецки:– Свои. Не бойся.Чиркнула спичка, и засветилась стеариновая плошка. На топчане сидел босой старик в распахнутом немецком кителе и старых советских солдатских брюках. Он не спеша почесывал впалую грудь и раскуривал цигарку.– Что надо, пан?– Никто не заходил к вам? – опять по-немецки заговорил Матюхин. – Нет ли здесь или поблизости наших солдат?– Нихт зольдатен, – ответил старик и отвернулся к окошку. Грудинин немедленно загородил его собой. Старик отвернулся в другую сторону.– А чем вы здесь занимаетесь в такой поздний час? – спросил Андрей.Старик каменно молчал, потом вдруг стал обуваться – быстро и сноровисто. Встал, застегнул немецкий мундир и спросил:– Чеснок? Шпинат? Капуста?– Ладно, – переходя на русский, махнул рукой Андрей. – Кем здесь пристроился?Лицо старика не дрогнуло, только на мгновение чуть расширились глаза.– Огородник… По-старому, по-колхозному – бригадир, А по-немецки… Ей-богу, не выговорю.– Немцы есть?– Нет. Тут их всего двое – начальник да кладовщик. Они в деревне живут. Там у них тыловая контора.– А что за женщины спят в сарае?– Заночевали. Третий день на уборку гоняют, им туда-сюда ходить не захотелось. Да и боятся: красные самолеты зачастили. Начнут бомбить – не обрадуешься. Вот они и здесь… Которые с детишками, которые одни… Да и прокормиться здесь легче.Старик отвечал быстро, но слишком уж заученно и так, как можно отвечать любому – и немцу, и русскому, и полицаю.– Садись, отец, – предложил Матюхин, и старик сразу же опустился на топчан. Андрей сел на ящик из-под консервов так, чтобы видеть дверь. – Не будем скрываться. Мы разведчики.– Партизанские?– Нет. Красной Армии.– Далеконько забрались…– Служба.– А чем докажете?– Чем же доказать? – усмехнулся Андрей и повернул под капюшоном маскировочной куртки пилотку звездой вперед. – Смотри.– Понятно… – кивнул старик. – И чего ж вам надобно?– Давай по порядку: что это за огород?– Обыкновенный. Снабжаем овощами и зеленями ихние столовки. Солдатские маленько похуже, офицерские много лучше.– Всех снабжаете или только эсэсовцев?– Раньше всех, а теперь только эсэсовцев.– Это ж почему такое изменение?– Урожай… Август ведь…– Так урожая должно на всех хватить.– Не знаю. Нам как приказано. Приказано все эсэовцам отвозить, вот я и вожу. Другой раз и они приезжают.Нет, он не собирался радоваться прибытию советских разведчиков, не спешил открываться, не рвался в помощники. Он выжидал, тянул время, и Андрей не знал, что нужно сделать, чтобы заставить старика раскрыться. Ведь если он возит овощи эсэсовцам, он многое знает Видит и знает. От окошка подал голос Грудинин:– Тебя как кличут-то?Старик, не поворачиваясь, все так же ровно ответил:– Егором. А тебя?– А меня Николаем. Я – зимнего Николая.
– Ага… Ну что, зимний Николай, дал бы ты мне закурить хоть штучку – своя махорка еще не дошла, курю прямо-таки зеленый лист. Дерет уж очень.Грудинин вынул кисет и кинул его на стол перед стариком. Тот не торопясь развязал его, вынул газетку и стал разворачивать. Андрей и Грудинин переглянулись – хитер старый. Как разыгрывает: «Дай хоть штучку!» Ведь полицейские и немцы курят сигареты. И не стал спешить, а прежде всего рассматривает газету.Старик читал газету, далеко отставив от себя, натужно шевеля губами. Он прочел общую часть сводки Софинфорыбюро, перевернул газету, прочел все заголовки, заглянул вниз, прочел и номер полевой почты.– Да-а… Вот оно, значит, как получается… На юге их лупят, а они здеся шевелятся.– Как это – шевелятся? – подался влеред Матюхин.– Не спеши. Когда-никогда, а расковать нужно. По газетке вижу – наши. Рискну. – Он развернулся к Андрею и, навалившись на столик, доверительно зашептал: – Сматываются эсэсовцы. Видать, на юг подаются.– Отец, ты не путаешь? Партизаны бы узнали…– Фиг с редькой они такое узнают. Откуда им? Железнодорожники и то не знают. И я в аккурат только вчера догадался. Второй день по три, а то и по пять эшелонов уходят.– Слушай, мы же второй день здесь, и мы бы услышали.– Ха! Партизаны не узнали, а они б услышали! Ведь они как поступили? Ден пять назад, в ночи, прибыл на станцию вроде ремонтный поезд, это мне стрелочник знакомый, за семенами ко мне приходил, рассказал. И за ночь выложили в лес ветку километра на два.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42