Я люблю простор, волю, свободное обращение, а меня запихнут куда-нибудь под матрас, пока я вырасту. А какой может быть рост среди клопов и тараканов, в грязной тряпке! Мне для правильного роста, если хотите знать, необходима хорошая, культурная сберегательная касса. Там я действительно чувствую себя человеком - расту и развиваюсь. А в кубышке, - помилуйте, разве это жизнь? В кубышке я бог знает во что превращаюсь, не валюта, а, извините за выражение, какая-то греческая драхма или фунт стерлингов! Тьфу! И до того это меня заездили всякие спекулянты и мешочники, что сказать не умею. Разве же это для уважающей себя валюты дело?
Но в самые черные дни я не терял надежды. Я знал, что советский народ меня в обиду не даст. Выручит. И действительно, я не ошибся.
Посмотрел на мое положение трудовой советский народ и сказал: "Глядите, братцы, что-то наш кровный рублик захирел, ослабел малость, шатается, того и гляди, упадет. Давайте-ка его, братцы, укреплять". А уж что советский трудящийся народ скажет, то верно.
Как прослышали спекулянты да кубышечники, что Советское правительство меня укреплять будет, - свету белого невзвидели. Как кинутся, пользуясь моей слабостью, в магазины - и ну покупать! Покупают, хватают, домой тащат, а чего - сами не разберут. Лишь бы чего-нибудь хапнуть.
Одна божья старушка, закоренелая спекулянтка, впопыхах в зоологический магазин заскочила и двух удавов, не торгуясь, купила и в кубышку вместо меня сунула. Дескать, пускай удавы лежат под матрасом и в цене растут.
А один старичок-мешочник два мотоцикла купил. Насилу домой доволок. А что с ними делать - и не знает, потому что он, кроме как на крыше поезда, ни на чем ездить не ученый. Стал их запускать - так на одном горючем разорился.
А вот, например, когда я сюда, на встречу Нового года, шел, на такую картину наскочил: сидит на сугробе гражданин и плачет.
- Что с вами? - спрашиваю. - Почему плачете?
А он отвечает сквозь глухие рыданья:
- Опоздал. Тринадцать часов.
- Как, - говорю, - тринадцать часов, когда еще только половина двенадцатого?
А он плачет, разливается:
- Может, у других людей двенадцать с половиной, а у меня ровным счетом тринадцать, и не знаю, что с ними делать.
- Чего тринадцать?
- Да часов же! Часов! Тринадцать штук. Восемь будильников, четверо столовых да одни заграничные штампованные. Уже золотые до меня все расхватали. Опоздал.
- Так тебе, дураку, и надо, - сказал я. - Теперь тебе не на что и Новый год встретить. Сиди и рыдай.
И поспешил сюда.
Итак, дорогие товарищи и граждане, я очень рад встретить наступающий Новый год среди вас, умных людей, которые знают, что чем крепче и тверже рубль, тем лучше жить, тем скорее придем мы к счастливому будущему. С Новым годом, дорогие друзья! С новым счастьем!
1947
III
СМЕРТЬ АНТАНТЫ
Антанта доживает последние дни.
Из газет
Антанта сидела на подушках в глубокой, но очень удобной фамильной калоше и умирала.
Возле нее шептались доктора:
- Острое малокровие и воспаление Рурской области.
- Положение серьезное.
- Позвольте, коллега! Совершенно наоборот. Сильная форма конференции с легкой примесью разжижения финансов.
- Гм!
- Что касается меня, то я думаю, что у пациентки английская болезнь.
- Не может этого быть! Английская болезнь - детская болезнь. А пациентка - особа пожилая.
- Вот-вот! Значит, впала уже в детство.
- По-моему, у больной французская болезнь.
- А также испанка.
- Скорее, турчанка...
- Во всяком случае, сильные приступы социализма налицо.
- Вы хотели сказать - на лице?
- И на лице. Тоже. Ссадины порядочные.
- Коллеги, обратите внимание: болезненное сужение... проливов и вывих Моссула.
- Ерунда! Мы имеем дело с чисто психическим заболеванием.
- Вы думаете?
- Уверен. У больной опасная мания.
- Именно?
- Мания величия.
- Ну, это не так опасно. Я думаю, что у нее есть другая мания, более серьезная.
- Какая?
- Гер-мания.
- Что вы говорите?
- Ну да. Больная все время бредит углем.
- Это плохой симптом.
Бедные и богатые родственники, разбившись на группы, тихо совещались по углам.
- Наследство?
- Гро-мад-ное.
- Что вы говорите?
- Одних... долгов сколько!..
- А кто же... будет платить, если старуха протянет ноги?
- Как вы выражаетесь! Стыдитесь!
- А черт с ней! Чего стесняться! Никто не слышит. Вы лучше скажите, кто будет платить долги?
- Естественно кто: родственники.
- Да? Вы думаете? Ну, я пошел, мне пора. Я и так на десять минут опоздал. Бегу, бегу!
- До свидания. Впрочем, я тоже... опоздал. Бегу.
Родственники бросились бежать, как крысы с тонущего корабля.
- Тише! У больной падает...
- Пульс?
- Нет, франк.
- Дайте зеркало. Что, никого нет? Все сбежали? Ну и родственнички!
- Ну что ж! Вечная ей, как говорится, память! Спи с миром, дорогая собак... То есть, что это я говорю?.. Тетя.
* * *
А с улицы доносилось пение "Интернационала".
Это синеблузые кредиторы грозно надвигались в дверь, сжимая в руках неоплаченные счета.
Счета за войну, за рурский уголь, за врангелевскую авантюру, за расстрелянных коммунистов и еще за многое другое.
Лица у них были беспощадны.
1923
НЕЦЕНЗУРНАЯ ТЕРЕЗА
Официально в Италии цензуры
нет, но на самом деле, негласно, она
существует; особенно свирепствует
цензура в области социалистической
прессы. Когда появились рабочие
газеты с цензурными лысинами,
рабочие увидели, что цензура есть, и
стали волноваться. Цензура заявила
газетам, чтобы цензурные лысины
заполнялись чем угодно, лишь бы в
газетах не было пробелов. Редакторы
газет заявили, что все цензурные
пропуски будут заполняться народной
песенкой о Терезе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125