Так хоть этого несчастного от мучений освободишь.
– Именем Его Величества, исполняя волю предков и букву уложений, – начал солдат, заметно волнуясь и приставив ствол к груди Ефрема. Максим отвернулся. Все пути к бегству были перекрыты, к тому же он почему-то верил, что одной жертвы патрулю будет достаточно. – Избавляя от бесплодных страданий человека и родных его от обузы, дабы дать жизнь новым поколениям сограждан, вверенной мне как патрульному Закона властью… Покойся в мире и не ропщи на живых.
Парень на секунду запнулся – видно, в первый раз совершал ритуал Освобождения – но тут же выстрелил. Уши у Максима на мгновение заложило, резко запахло пороховой гарью.
– Четче, солдат, четче, – строго заметил капрал. – Почему в конце сбился? Плохо выучил формулу? Чтобы сегодня же повторил, завтра утром спрошу.
– Слушаюсь, сударь. Просто я волновался.
– Сам ты сударь… Эх, молодежь! Показывай сумку, – приказал командир, грозно приступая к Максиму. – Тебе везет, – через некоторое время протянул он и жестом приказал подчиненным двигаться. – Иди домой, парень, или на пристань. Там все еще жарко. Глядишь, и поможешь своему народу. Хотя уже поздно, я думаю, выстрелов давно не слыхать… А тут нечего шляться. И кровь с рук отмой, – внезапно усмехнулся он и потрепал парня по плечу. Тот окаменел.
– Смерть, где же я видел эти штаны? – оглянувшись на Максима, протянул один из солдат, тот, что исполнил приговор.
– Давай-давай, двигай, – бросил капрал.
Вскоре они скрылись за поворотом, их уверенные шаги затихли вдали, и Максим внезапно почувствовал, что ноги плохо держат его. Выдохнув, он уселся прямо на камни. Под руку подвернулось что-то теплое и мягкое, и он зачем-то приподнял это с мостовой. Рука бывшего приятеля, замазанная кровью, упала обратно, звякнув осколком стекла. На ее тыльной стороне, выступая сквозь все наносное, проглядывал длинный, узкий бугорок шрама. Он тянулся от запястья до мизинца, как знак прежней, детской жизни, и расплывался в странном тумане, натекшем на глаза Максима из его памяти.
-14
Сестрица Весна – любимая дочь Солнца – объявилась неожиданно, когда любая мамаша во дворе еще протяжно охала, сидя на скамеечке в окружении выводка детей, и предрекала затяжные снегопады. И, сообразно прогнозам астрологов или собственным, укутывала младшее дитя, свое или сестринское, в третий слой одеяльца. С юга внезапно повеяло теплым. Неведомо откуда в голой тундре и зарослях низкорослых деревцев возникло это чудесное завихрение воздуха, и какими неведомыми силами принесло его к берегу Северного моря, было неясно.
Тем временем май благополучно подходил к своему концу, а с ним и уроки в школе.
День таяния снегов по всем признакам собирался быть снежным и вьюжным, но чудо все-таки случилось. Накануне первый ручей пробежал вдоль всего левого тротуара на Моховой, промывая пока еще робкую канавку, по которой в июне хлынет бурный, полный мусора поток весенних вод и поплывет флотилия маломерных детских “судов”-щепок. А ночью, конечно, ударил мороз, и с самого раннего утра ледяная горка превратилась в реку кричащих, кувыркающихся на льду малышей и ребят постарше. По середине дороги, натужно урча, карабкались вверх угловатые мобили, взметая в пасмурное небо клубы черного дыма. Прятаться в них было особенно забавно, вот только дышалось с трудом. Вниз же эти механические повозки съезжали намного быстрее.
Максим выскочил на Моховую вместе с Трофимом, Сонькой и Дуклидой. Торопясь присоединиться к веселью, они уже в дверях принялись толкаться, мешая друг другу зашнуровать ботинки. Недовольная ранним подъемом Дорофея, стоя в запахнутом мятом халате, пыталась повязать юркой Софии шарф и ворчала:
– Через час чтобы дома были, все ясно? Я блинов напеку.
– У-у! Опять блины! – заканючила Сонька.
– А ты что хочешь? – осадила ее сестра. Когда в прошлом году, упав с крыши дома во время расчистки кровли от снега, умерла мама, Дорофея по праву старшинства приняла на себя заботу о младших. И приходилось ее слушаться, а что было делать?
– Я пельменей хочу.
Дорофея ничего не ответила и сердито вытолкала детей за порог. Максим только мельком подумал, что София и так знает – между рамами нет ни кусочка мяса, так что могла бы и промолчать. Девчонка, что с нее возьмешь?
Они ссыпались с лестницы, чуть на растоптав соседку с первого этажа, которая выкатывала во двор коляску с молчаливым младенцем. Она только недавно родила и еще не совсем привыкла к своей новой, взрослой роли, а потому только вздохнула, проводив ребят завистливым и одновременно снисходительным взглядом. Правда, потом тут же склонилась к фанерной коробке на колесах и забормотала что-то невнятное, глупо улыбаясь.
А Моховая уже буквально кипела от “маленького народа”, как, впрочем, и все остальные улицы Ориена. Что-то еще днем будет, когда пройтись по последнему, серому снегу, притоптанному множеством подошв, выберутся горожане постарше!
– Плыви, пельменница! – крикнул Максим и толкнул Соньку на ледяную полосу, уже и без того полную ребят. Взвизгнув, девочка упала на какого-то парня в рваном треухе, и они с уханьем покатились вниз, к подножию улицы, где возле крутой лестницы, ведущей к пристани, образовалась внушительная гора лежалого снега.
Особой доблестью было скатиться к ней так, чтобы проскользнуть между повозкой и лошадью, если повозка была конной, или перед самым носом у механического тарантаса. Шоферы и возницы оглушительно ругались, крутили рули или натягивали вожжи, рвали тормозные рукоятки или охаживали крупы лошадей, а то и назойливых детей кнутом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18